Томас Савойский принял это решение, чтобы обеспечить себе надежный тыл, хотя Иоганн Верт был против и хотел идти прямиком на Париж. Парижане воспряли духом: гарнизон Корби — 1800 солдат, там есть запасы продовольствия и боеприпасов, достаточные, чтобы продержаться до подхода своих… Тем временем Суассон, отступая, сжигал мельницы между Соммой и Уазой…
Разумеется, сразу встал вопрос: «Кто виноват?» На заседании Парижского парламента 10 августа магистрат де Мем выступил с предложением направить депутацию к королю, чтобы «раскрыть ему глаза»: его обманывают и обкрадывают; вместо введения новых налогов нужные на армию деньги легко можно найти в Бруаже и Гавре, принадлежащих кардиналу. На возражения председателя де Мем ответил, что речь идет о спасении Франции, а парламент — ее представитель. Выбрали депутатов. Как только Ришельё об этом узнал, он вызвал нескольких магистратов в Лувр, к королю. Людовик, не умевший миндальничать, прямо сказал: «Не вмешивайтесь в дела моего государства; я запрещаю вам рассуждать и воображать себя моими опекунами, вмешиваясь в мои дела». Затем слово взял Ришельё, обратившись непосредственно к виновнику «смуты»: «Ну же, господин де Мем, говорите, выскажите ваше мнение, чтобы я мог ответить вам аргументированно». Кто-то из депутатов пискнул, что раз их призвали пред очи его величества — их дело слушать, а не высказываться. «В целом парламентский корпус хорош, — заключил король, — но я вижу, что среди вас есть испанцы».
Бьют бегущих, топчут упавших. Вместо того чтобы прятаться от народа, надо почаще быть на глазах — это советовал и отец Жозеф. Сюринтендант финансов носился по Парижу верхом — и почти никто не бросил ему вслед бранного слова. Кардинал разъезжал по городу в карете, резко сократив свою охрану: почти все его гвардейцы отправились на фронт.
Совет постановил собрать армию в 20–30 тысяч человек для защиты линии фронта, проходящей по Уазе. Была объявлена мобилизация. Все дворяне, способные держаться в седле, обязаны были явиться на места сбора в своих провинциях. Города должны были выставить определенное количество солдат, пеших и конных, вооружив их и снабдив жалованьем. В случае отказа рекрутский набор проводился принудительно, а налоги увеличивались.
Попутно реквизировали лошадей, оружие, боеприпасы и провиант, что тоже было нелегко. Владельцы экипажей возмущались. Король уступил, заявив, что возьмет у каждого одну лошадь из трех. Отбирать лошадок у землепашцев было нельзя, как и у возчиков, занимавшихся снабжением городов. С порохом тоже были проблемы. Король отозвал изданные по окончании гражданских войн 1618–1619 годов эдикты о монополии на его производство и торговлю, и тотчас порох стали свозить в Париж со всех концов королевства и даже из-за границы. Отдельный эдикт устанавливал твердые цены на мушкеты и пики. Людовик вел переговоры с оружейниками Парижа, Лиона и Арденн, которые привозили свою продукцию в Арсенал или прямо в особняк Ришельё. Реквизированное зерно свозили в столицу на случай осады, складируя во всех помещениях, которые можно было для этого приспособить. Горожанам предоставили привилегию на строительство ручных мельниц, а также обычных ветряных — вдоль Сены. Городские стены и все 15 ворот срочно начали укреплять, чистили рвы…
Людовик появлялся за день в десятке мест. Всем дворянам и бывшим военным он приказал записываться в армию к Лафорсу, принимавшему новобранцев в парижской ратуше. На 10 августа был назначен общий сбор в Сен-Дени. Лакеи и слуги, способные носить оружие, тоже были записаны в ополчение. Более того, король решил закрыть большинство мастерских и строек, оставив мастерам только по одному подмастерью или ученику, всех остальных — под ружье. Исключение сделали только для пекарей и ремесленников, работавших на оборону. Даже бродяг не забыли (в их числе было много беженцев): при записи в рекруты они получали в награду, помимо единовременной выплаты, освобождение от подушной подати на три года.
Гром грянул 15 августа: после всего лишь недельной осады Корби капитулировала — без боя, без штурма… Комендант Максимильен де Бельфорьер, маркиз де Суайекур, имел в своем распоряжении гарнизон в 1600 солдат, которому противостояла тридцатитысячная вражеская армия. Он сдал город, чтобы избежать его разграбления. Это был уже перебор! На следующий день шевалье де Сен-Прейль переплыл Сомму, проник в Корби и стал уговаривать трусливого коменданта отказаться от капитуляции, но было уже поздно: в 10 часов утра в Корби вступил неприятель — 3400 пехотинцев и 250 конников (испанцы, немцы, фламандцы, валлоны, савойцы, хорваты и поляки); жителям осажденного города сохранили жизнь и имущество, гарнизон смог покинуть его с оружием и обозом и отступить в Амьен, а Суайекур сбежал за границу.
Узнав об очередной измене, Людовик возглавил военный совет, который заочно судил двух первых пораженцев — дю Бека и Сен-Леже. Комендантов признали изменниками и приговорили к четвертованию и поражению в правах: они и их ближайшие родственники были лишены дворянства, их гербы разбили, дома снесли, а имущество конфисковали. На Гревской площади совершили казнь над их изображениями. В тот же день король вместе со статс-секретарем Шавиньи выехал к войскам в Санлис, оставив в Париже Ришельё.
Врагу нельзя было позволить перейти Уазу. Ключом к Парижу стал Понтуаз. Маршал Лафорс расположился вокруг Санлиса в ожидании обещанных подкреплений.
Людовик отправился из Санлиса в Пон-Сент-Максанс и провел там военный совет. Было решено, что Лафорс расположит свои войска между этим городом и Вербери, а Суассон, оставив в Компьене два полка, приведет резервную армию, чтобы усилить тыл Лафорса. Ришельё тем временем занимался укреплением Амьена, Бове и Абвиля в Пикардии, одновременно понукая союзников-голландцев, чтобы они перешли в наступление. Принц Оранский нехотя согласился, и вскоре пронеслась весть о том, что около двадцати восьми тысяч солдат выступили на Брюссель. Продвижение неприятеля замедлилось. В это время Людовик XIII инспектировал долину Уазы, приказывая разрушать мосты и броды. Всё приходилось делать самому: «Де Бофор, который занимается бродами от Крейя до болот Реомона, много говорит и мало делает. Господин де Лаффема поступает так же, — писал король Ришельё 19-го числа из Шантильи. — Я нашел два лучших брода, где еще ничего не было сделано; их разрушат нынче вечером».
Ввиду того, что дела удерживали короля вне столицы, он передал всю полноту власти в Париже кардиналу. Отныне всякое противодействие главному королевскому министру становилось преступлением, поскольку он представлял короля.
Гастон тоже внес вклад в общий патриотический порыв: 24 августа собранная им армия из восьмисот дворян и четырех тысяч солдат выступила в путь, украсив себя цветами и листьями. Прибыв на место, они разделились на роты по 100 человек — 60 мушкетеров и 40 пикинеров. Капитанов выбирали из дворян, закаленных в боях. Наскоро обученные войска отправлялись на фронт, заменять выбывших.
По совету Ришельё Людовик решил доверить брату командование военной операцией в Пикардии, поставив под его начало графа де Суассона, поскольку они были дружны. За обоими должен был присматривать опытный Лафорс.
С началом сентября неприятель перешел в наступление: 600 конников показались в двух лье от Пон-Сент-Максанса, вдвое больше — в Руа, чтобы попытаться выбить оттуда гарнизон. «Все пикардийские крестьяне переходят Уазу и возвращаются в свои деревни, — писал Людовик кардиналу. — Я видел вчера больше шестидесяти повозок, ехавших назад».
