Циник Ришельё решил заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце монарха, и стал расписывать ему достоинства мадемуазель де Шемеро — его креатуры. Кардинал опасался, что с уходом мадемуазель де Лафайет король вновь подпадет под влияние Мари де Отфор. 4 июня Людовик ответил ему из Фонтенбло: «Если бы мне нужно было кого-нибудь любить, я бы лучше попытался примириться с Отфор, чем с какой бы то ни было девицей при дворе, но поскольку в мои намерения не входит связывать себя с кем-либо, как я уже сказал вам и как пообещал Лафайет, а я никогда не изменял данному ей слову, как и она мне, я до самой смерти буду придерживаться намерения не связывать себя ни с кем и постараюсь прожить хорошо, как только смогу, на этом свете, чтобы под конец суметь попасть в рай, ведь это единственная цель, которая должна быть у нас в мире сем».
В душевных страданиях Людовика не было ничего напускного. Меланхолия лишала его энергии, заставляя предаваться безрадостным мыслям. Вместо того чтобы заниматься делами или охотиться, король подолгу сидел в кресле, закинув ногу на ногу, одной рукой подперев подбородок, а вторую бессильно свесив вдоль тела. Ришельё же успевал подумать обо всём.
Восстание кроканов, начавшееся в июле 1636 года в Сентонже, Онисе, Пуату и Лимузене, зимой пошло на убыль, но по весне разгорелось с новой силой, охватив огнем 15 провинций. В Перигоре кроканы создали настоящую армию, во главе которой встал местный дворянин Антуан де Ламот де Лафоре — опытный военачальник, участвовавший во многих сражениях. «Генерал кроканов» организовал десятитысячное войско, наводившее ужас на местные власти и подчинявшееся строгой дисциплине: грабежи и мародерство были запрещены. Обосновавшись в Бержераке, Ламот отменил «незаконные» налоги и призвал все города Перигора последовать его примеру.
Король никогда не терпел сопротивления своей власти. Кроканов надо усмирить железной рукой — такова суть его письма, отправленного кардиналу 23 апреля из Сен-Жермена. Ришельё отозвал с испанского фронта три тысячи человек для карательной экспедиции под командованием герцога де Лавалетта. Тот повел тайные переговоры с «генералом кроканов», обещая ему помилование в случае сдачи. Среди вождей кроканов начались раздоры, переросшие в вооруженные стычки. 1 июня 1637 года сторонники и противники Ламота сошлись с оружием в руках. Возглавлявший последних ремесленник Маго погиб в бою; потери составили тысячу убитыми. Добровольно сдавшиеся получили прощение, а Лавалетт предложил Ришельё послать обстрелянных кроканов на фронт биться с испанцами.
Удача как будто повернулась лицом к французам. Принц Оранский осадил Бреду, чтобы вернуть себе владение предков, а кардинал де Лавалетт получил приказ осадить Ландреси в Эно. Он устроил смотр своим войскам и насчитал 18 тысяч солдат. 14 июня они вторглись на вражескую территорию; несколько замков и небольших городков удалось захватить очень быстро, потери французов были невелики. Выйдя под Ландреси, Лавалетт 20 дней укреплял свой лагерь и лишь затем приступил к осадным работам. Столь серьезные приготовления вряд ли были нужны — гарнизон крепости составлял не более пятисот человек; но кардинал хотел выслужиться и сделать так, чтобы его заслуги казались из Парижа более весомыми, чем были на самом деле.
Случай отличиться представился очень быстро. Лавалетту донесли, что гвардеец графа де Суассона вербует солдат на службу своему господину на случай, если тот поднимет знамя мятежа. Лавалетт велел арестовать вербовщика и отправить в Сен-Кантен, чтобы его судили тамошние власти, а не местный интендант: кардинал опасался обвинений в сведении счетов с графом, с которым был в ссоре. Этот инцидент рисковал обернуться неприятными последствиями: Суассон мог заподозрить подвох и прервать переговоры с Ришельё о примирении, однако тот сделал графу настолько выгодные предложения, что он предпочел нарушить слово, данное королеве-матери. (В июне 1637 года Мария Медичи подписала с кардиналом-инфантом договор, пообещав полмиллиона ливров на содержание армии и обязавшись не идти на примирение с сыном, пока не будет установлен мир, а Ришельё не отправится в изгнание.) Условия были такие: Суассон может находиться в Седане четыре года и не являться ко двору, даже если его призовет король по важному делу; ему сохраняют всё имущество, титулы и должности, пенсии и прочие выплаты; пенсию герцога Бульонского увеличат на 15 тысяч экю в год и выплатят ему единовременно 25 тысяч на нужды гарнизона в Седане; всё окружение графа, последовавшее за ним в Седан, получит прощение.
Тем временем Людовик часто навещал Луизу в монастыре Визитации Девы Марии на улице Сент-Антуан в Париже. Послушницы могли принимать посетителей, общаясь с ними через решетку. 30 июня король, возвращаясь с охоты, провел у этой решетки более четырех часов; он говорил с Луизой очень нежно и не мог сдержать слез. Зато эта беседа подействовала на него благотворно, вернув даже чувство юмора: увидев господина де Трамбле, явившегося его приветствовать, король в шутку сказал, что, видя перед собой решетку, а позади себя Трамбле, подумал было, что он в Бастилии (Трамбле был комендантом этой тюрьмы).
Король никому не сказал, что поедет в монастырь, даже кардиналу! Ришельё встревожился. При дворе могли сколько угодно судачить, что Людовик полностью в его власти, но уж кто-кто, а кардинал-то знал, насколько король дорожит своей независимостью. Однако нельзя было подавать виду. Ришельё вызвал к себе в Рюэй отца Коссена, который и сообщил ему о королевском визите через статс-секретаря де Нуайе, и признался ему, что посещение монастыря стало для него сюрпризом, но притворился, будто его это не касается: «Король прекрасно знает, что мне нет дела до его делишек с мадемуазель де Лафайет… Он знает, что я занят великими делами, касающимися до его государства, а не забавляюсь пустяками». Однако он тут же попросил отца Коссена информировать его обо всех подобных происшествиях, поскольку общественность придает им большое значение. «Да что вы, монсеньор! — воскликнул отец Коссен. — Чего тут бояться? Мадемуазель де Лафайет еще дитя!» Но кардинал возразил: «Вы добрый человек, я должен раскрыть вам глаза на людскую злобу: знайте же, что это дитя хотело всё испортить». Он просил королевского духовника сделать так, чтобы Людовик забыл дорогу в монастырь, внушить ему, что «не пристало великому королю занимать свои мысли этой девчонкой». Но простодушный отец Коссен тоже не пожелал быть игрушкой в руках кардинала. Поскольку он был духовным наставником и короля, и Луизы, священник с послушницей быстро нашли общий язык и решили совместными усилиями пробуждать в короле нежные чувства к королеве в надежде, что на них сойдет Господня благодать. По окончании одной из таких бесед отец Коссен сказал Луизе: «Помните, что если меня посадят в Бастилию, вы должны будете молиться обо мне вдвойне: и как о соседе (Бастилия тоже находилась на улице Сент-Антуан. — Е. Г.), и как о сообщнике».
Постриг Луизы состоялся 22 июля; король не пожелал присутствовать при обряде, а Анна Австрийская с удовольствием согласилась. По окончании ритуала, который провел отец Коссен, королева подошла к нему и сказала, что его долг — объяснить королю, насколько политика, проводимая главным министром, вредна для королевства и всего христианского мира. Королевский духовник как раз и занимался этим с величайшим усердием, так что кардинал, верно, не раз пожалел о своем опрометчивом выборе. Ришельё дошел до того, что, находясь в Сен-Жермене, бесцеремонно прерывал разговоры, которые король с отцом Коссеном вели наедине. Чтобы успокоить подозрения кардинала, Людовик придумал уловку: у него всегда была под рукой тетрадь, в которую он записывал текст богослужения на латыни под диктовку своего духовника. Застав их за таким благочестивым занятием, Ришельё успокаивался. Однако кардинал был не так прост: он поручил своему брату, кардиналу Лионскому, выведать, что на уме у отца Коссена; тот дознался, что святой отец разделяет взгляды мадемуазель де Лафайет и чувствует себя в полной безопасности, поскольку король к нему благоволит… Ну-ну…
