Пока короля не было в Париже, на Королевской площади установили его бронзовую конную статую, заказанную Ришельё придворному скульптору Пьеру Биару-младшему (прежде тот изготавливал в основном надгробия для знатных особ). Бронзовый конь в свое время был отлит итальянцем Даниеле да Вольтерра для памятника Генриху II. Статуя Людовика оказалась несоразмерно велика. Но по крайней мере можно было надеяться, что неукротимые дуэлянты перестанут сражаться на Королевской площади, устыдившись осуждающего взгляда монарха, которому они нужны были живыми — на фронте…
Да, война требовала всё новых жертв — и денег; Людовик ужасался тому, что тратит в месяц больше, чем его отец за целый год, но иного выхода не было. Продажа должностей и откупа не приносили достаточно средств; королевские финансисты увеличивали налоги на спиртное, табак, карты, азартные игры, соль, ввели налог на богатых, обложив им буржуа, выискивали ложных дворян (не все господа, щеголяющие приставкой «де» и на этом основании не платившие налогов, могли предоставить грамоты о пожаловании дворянства их предкам или им самим) и взимали налог на поместья, не используемые их непосредственным владельцем. «Я донельзя раздосадован нынешним положением дел, — писал в октябре 1639 года сюринтендант Бутилье своему сыну Шавиньи. — Расходы наличными достигают по меньшей мере сорока миллионов. Откупщики от нас отстают, народ не хочет ничего платить — ни старых налогов, ни новых. Мы дошли до самого дна и более не можем выбирать между добрыми и дурными советами. И я боюсь, как бы война за рубежом не перешла в гражданскую. Когда его высокопреосвященство узнает, как на самом деле обстоят дела, он примет нужные меры, но признаюсь Вам, что я в затруднении и не вижу никакого просвета».
Его высокопреосвященство нашел выход, который, однако, также мог завести в тупик: он протянул руку к церковному имуществу. Король издал декларацию, напоминающую, что решение о том, кто может распоряжаться выморочным имуществом, принимает лично он. Владения церквей, не уплативших положенных пошлин, присоединяются к королевскому домену; пошлиной облагается всё церковное имущество, приобретенное до 1620 года.
Утешало лишь то, что и противник испытывал похожие затруднения. 9 октября Филипп IV писал своему брату кардиналу-инфанту: «Император, так сказать, ни на что не употребил деньги, что были ему переданы. Сколько ему ни давай — считай, всё пропало».
После взятия Брейзаха испанцы могли доставлять подкрепление в Бельгию только морем. Очередная флотилия, на которой было 20 тысяч солдат, наткнулась в октябре в Ла-Манше на голландский флот молодого адмирала Мартина Тромпа. Испанцы предпочли не ввязываться в морское сражение и укрылись в английских портах. Карл I сохранял нейтралитет, но потребовал, чтобы Испания вернула его племяннику положение курфюрста Пфальца. Между тем Тромп, не дожидаясь окончания переговоров, напал на испанский флот неподалеку от Дувра — в английских водах. Этот разгром можно было сравнить разве что с гибелью Непобедимой армады в 1588 году: только шесть тысяч испанцев из двадцати смогли добраться до Дюнкерка, владения Испании. Войска в Испанских Нидерландах оказались в полной изоляции.
Прилагая усилия, чтобы взять под контроль положение в стране, Ришельё упустил момент, когда его креатура Сен-Мар решил оборвать ниточки, делавшие его марионеткой кардинала, и повел свою роль без суфлера. Король теперь не расставался с ним и называл «дорогим другом». Летом, сопровождая Людовика в Лион, Дофине и Савойю, маркиз еще следовал указаниям Ришельё и нашептывал королю на ухо, что тому давно пора избавиться от мадемуазель де Отфор. Но затем щенок показал зубы. Когда при раздаче бенефициев кардинал отдал аббату д’Эффиа, младшему брату маркиза, какое-то незначительное аббатство, Анри немедленно нажаловался королю, тот разгневался и потребовал для «маленького кардинала» лучшее из аббатств. Ришельё был вынужден подчиниться. Затем Сен-Мар решил, что должность первого конюшего (которой довольствовались Баррада и Сен-Симон) ниже его достоинства, и пожелал стать главным конюшим. Людовик пошел и на это: упросил герцога де Бельгарда подать в отставку и выкупил его должность. 15 ноября Сен-Мар принес присягу королю в новом качестве, и с тех пор его стали называть «господин Главный».
Мари де Отфор на дух не переносила Сен-Мара, «прихвостня кардинала»; ситуация осложнялась тем, что молодой маркиз был влюблен в ее подругу мадемуазель де Шемеро, которую называли при дворе «прекрасной нищенкой», и даже имел «серьезные намерения». Нелестные высказывания фаворитки о «дорогом друге» были услужливо переданы королю его камердинером Лашене. 8 ноября ей было предложено покинуть двор, однако «склонность» и не думала уезжать. Но почва была удобрена, и когда кардинал сказал королю, что мадемуазель де Отфор состоит в переписке с Месье и что она не менее опасна, чем герцогиня де Шеврез, отставленная фаворитка получила письменный приказ удалиться от двора. Мари не поверила и подстерегла короля в коридоре, чтобы переговорить с ним лично; она была еще уверена в силе своих чар… Увы, чары развеялись. 25 ноября Отфор и Шемеро отправились в Париж, чтобы поселиться там в одном из монастырей. В январе последовал новый приказ: Мари де Отфор выехать в Ле-Ман, а Шемеро — в Пуату
[57].
Но, избавившись от своей мучительницы, Людовик вовсе не приобрел верного друга. Сен-Мар тяготился не только ролью соглядатая, которую хотел ему навязать кардинал, но и ролью наперсника короля, вынужденного «скучать» вместе с ним в Сен-Жермене, вместо того чтобы посещать парижские салоны и предаваться развлечениям. Первая серьезная размолвка между Людовиком и «дорогим другом» произошла 26 ноября. Король излил душу кардиналу, которому, помимо всех прочих обязанностей, приходилось быть своего рода психотерапевтом. Ришельё прекрасно умел лицемерить: написав королю, что «невозможно быть юным и притом благоразумным», он вызвал Сен-Мара к себе в Рюэй и устроил ему разнос. Но это был лишь первый в долгой череде подобных эпизодов.
Миндальничать нельзя ни с аристократами, ни с простым народом. Отец Пьера Грельти был колесован в Бордо 8 декабря. Для подавления бунта в Нормандии с фронта отозвали войска под командованием маршала Гассиона, благо там на время зимы наступило затишье. 30 ноября 1639 года «армия страдания» была разгромлена под стенами Авранша, а 2 января пал ее последний бастион — Руан. Канцлер Пьер Сегье самолично судил — вернее, казнил — вместе с государственными советниками 300 захваченных мятежников. (Мнительный кардинал видел в этом восстании «руку Мадрида», но версия не подтвердилась, несмотря на всё усердие заплечных дел мастеров.) Он запретил парламенту Руана исполнять свои обязанности и отменил все городские вольности. Налоги были восстановлены, а в Нормандии еще и расквартировали войска. Руан должен был выплатить в казну более миллиона ливров штрафа, Авранш, Кан и Байё — несколько меньше. Хотя где их взять?..
В 1640 году беспорядки начались в Бургундии, Ренне, Анже и Мулене. Когда сюринтендант финансов Клод де Бюльон ввел пошлину в размере одного су с ливра на все сделки, в Оверни разразилась настоящая буря, и от этой меры в конце концов пришлось отказаться.
