Если перед отъездом из Парижа «господин Главный» был почтителен с кардиналом, пытаясь усыпить его бдительность, теперь он вел себя с ним подчеркнуто дерзко, даже нагло. Ему было совершенно ясно, что Ришельё надо убить, другого выхода нет. Это мнение, кстати, разделяли офицеры королевских мушкетеров и лейб-гвардии: Тревиль, Тийаде, Ласаль и Дезэссар. 17 февраля, когда двор был в Лионе, Сен-Мар уже был готов перейти от слов к делу, однако кардинал, которому полагалось, являясь к королю, оставлять охрану за дверью, неожиданно предстал перед маркизом в компании капитана своих гвардейцев. Людовик знал об этих планах, но они приводили его в ужас: «Он священник и кардинал, меня отлучат от Церкви». На это Тревиль возразил: пусть его величество только прикажет, а он потом, если надо, пойдет в Рим пешком получать отпущение грехов. Король, понятное дело, не отдал такого приказа. Однако он практически перестал видеться с кардиналом, поддерживая с ним связь только через статс-секретарей Нуайе и Шавиньи.
В середине апреля из Парижа в Нарбонн приехал де Ту, сделав крюк через Вандом. Герцоги де Бофор и де Меркёр, сыновья Сезара де Вандома, отказались примкнуть к заговору. В Каркассоне де Ту увиделся с Фонтраем и, узнав от него о заключенном договоре, помчался к Сен-Мару, чтобы отговорить его от планов иностранного вторжения. Кроме того, заговор уже перестал быть тайной; дядя де Ту, статс-секретарь де Бриенн, умолял племянника как можно скорее отмежеваться от мятежников, дело которых, по выражению Марии Гонзага, было всем известно так же хорошо, как то, что в Париже течет Сена. К тому же Ришельё и так сильно болен, не лучше ли подождать его смерти, чем брать на душу такой грех?
Кардинал в самом деле заболел — вероятно, малярией; кроме того, у него образовался такой нарыв на руке, что он даже не смог подписать свое завещание. Оставив его в Нарбонне, Людовик выехал на осаду Перпиньяна, которая началась 9 мая. Там он сам стал испытывать жестокие боли в кишечнике, а врачи лишь усугубляли их, назначая очищающие клизмы. Король даже не имел сил ходить; чтобы он мог ознакомиться с позициями французских войск, его переносили на матрасе. Он плохо спал, мысли путались; порой он не мог вспомнить, что собирался сказать, или произносил какую-то невнятицу. Мысль о смерти преследовала его неотступно, а он был к ней не готов, и вокруг — ни души, с кем можно было бы поделиться тревогой, найти утешение… Был бы сейчас рядом кардинал!
Понимая, что от него сейчас мало толку, король решил вернуться в Париж, предоставив ведение осады маршалу Шомбергу. Известие о его отъезде перепугало кардинала, который чувствовал, что против него вновь что-то затевается, а он не может сейчас быть рядом с королем, чтобы помешать клеветникам. В армии уже поползли слухи, что Людовик XIII хочет покончить с Ришельё; когда он вернется в столицу, из Бастилии выпустят узников, заключенных туда кардиналом, и заменят ими его ставленников в правительстве. Тюренн и Шомберг, которых Сен-Мар неосторожно посвятил в свои планы, предупредили его высокопреосвященство, что его собираются убить. Ришельё спешно выехал из Нарбонна в Париж, но прежде продиктовал письмо его величеству: «Моя невиновность подвергается нападкам, молчать значит дать злодеям способ достигнуть цели». Имени Сен-Мара он не называл, однако упомянул де Ту и Шаванака. Завершалось письмо словами: «Если бы Господь призвал кардинала, Ваше величество понял бы, что он потерял, но было бы гораздо хуже, если бы Вы погубили его сами, поскольку, погубив его, Ваше величество утратит доверие к себе». Перед смертью можно высказаться откровенно.
На самом деле король не думал ни о каких перестановках в правительстве. Он страдал от жутких болей и даже в карете лежал на матрасе. В письме статс-секретаря Нуайе от 10 июня, адресованном Ришельё, есть любопытная фраза: «Я вижу, что король опасается неодобрения Вашего высокопреосвященства из-за того, что он покинул осаду. Он мне этого не сказал, так что это мои собственные слова».
Таким образом, опасность для кардинала была не столь велика, да и для Франции тоже. Три руководителя заговора находились в разных местах, далеко друг от друга: Гастон — в долине Луары, Бульон — в Италии, Сен-Мар — в Руссильоне, и держать между ними связь было крайне затруднительно. К тому же фавор Сен-Мара пошел на убыль: слуги видели, что «господин Главный» часами просиживал в приемной, читая «Неистового Роланда», а потом выходил, делая вид, будто всё это время беседовал с королем.
Отправляясь на войну, Людовик велел Анне приехать к нему в Руссильон, оставив детей в Сен-Жермене. С большим трудом она добилась позволения остаться с детьми, однако в апреле получила от мужа новый приказ выехать в Фонтенбло, а оттуда в Лион. «Расставание с моими детьми, находящимися в столь нежном возрасте, причиняет мне величайшую боль, которую я не в силах вынести», — жалобно писала королева кардиналу. Ответа она не получила. Еще бы: Ришельё сейчас было не до нее. Но Анна не знала о болезни короля и его главного министра (от Нарбонна до Парижа путь неблизкий). Не получив ответ и на второе письмо, написанное господином де Брассаком, 9 июня она решилась написать Ришельё собственноручно и, чтобы заручиться его поддержкой, сообщила в письме то, что ей было известно о заговоре. Ответ пришел — но от мужа: в письме, датированном 15 июня, Людовик ласково просил ее оставаться в Сен-Жермене подле детей. Боже, храни кардинала! Никто не сравнится с этим человеком подоброте и великодушию!
Письмо королевы Ришельё получил 11 июня, находясь в Арле. Это было не единственное важное послание в почте кардинала. Сопоставляя разные источники, можно предположить, что о договоре, заключенном Гастоном с Филиппом IV, сообщил также господин де Брезе, вице-король Каталонии, а барон де Пюжоль, французский шпион в Мадриде, подкупил человека, приближенного к Оливаресу, и раздобыл если не копию договора, то вполне подробные сведения о нем. (Похоже, что на этом последнем подвиге Пюжоль «спалился». В августе Людовик XIII согласился с предложением кардинала об отзыве барона во Францию и вознаграждении за все услуги.)
Узнав сногсшибательную новость, кардинал оживился, велел выйти из комнаты всем, кроме своего секретаря Шарпантье. «Принесите мне бульону, я очень взволнован!» Шарпантье принял бульон у дверей и запер их на засов. Воздев руки к небу, Ришельё воскликнул: «О Боже, ты всё-таки сжалился надо мной и этим королевством!» «Прочтите это и сделайте копии!» — велел он секретарю. В тот же день Шавиньи, находившийся при кардинале, срочно выехал в Нарбонн с запиской к Нуайе, оставшемуся в свите короля: «Причина поездки господина де Шавиньи Вас удивит. Господь помогает королю чудесными открытиями… Великие дела не делаются без труда, но благодаря открытию, совершенному с Божьей помощью, я надеюсь, что король со всем совладает».
Шавиньи приехал в Нарбонн 12 июня рано утром, за час до того, как король встал с постели. Терпеливо подождав, он явился к Людовику вместе с Нуайе. Король беседовал с Сен-Маром. После обычных приветствий Шавиньи незаметно дернул короля за полу куртки — это был условный знак, что он хочет сообщить нечто важное. Людовик сразу же перешел в другую комнату. Сен-Мар хотел пойти за ним, но Шавиньи остановил его непререкаемым тоном: «Господин Главный, мне надо кое-что сказать королю». Сен-Мар удалился, и оба статс-секретаря остались с королем наедине.
