Людовик чувствовал, что надо торопиться, чтобы успеть уладить все земные дела. В воскресенье 19 апреля он распорядился, чтобы назавтра к двум часам пополудни в его комнате собрались королева, сыновья, принцы крови, герцоги и пэры, министры и главные королевские чиновники. По вечерам секретарь Люка или один из врачей, Шико, читал ему вслух «Жития святых», преимущественно пассажи о смерти. Чтение «Благочестивой жизни Франсуа де Саля» затянулось до полуночи.
Утром, обтирая его влажной салфеткой после очередного приступа болезни, Дюбуа слишком высоко поднял одеяло, и Людовик увидел свое тело — кожа да кости. «О Боже! Какой же я худой!» — воскликнул он. По понедельникам в его комнате всегда служили особую обедню: его величество сам написал текст службы, моля у Господа даровать ему милость «умереть хорошо», и знал его наизусть. После обедни к нему пришли.
Король велел откинуть полог кровати и, сказав несколько слов жене, брату и принцу Конде, обратился с речью ко всем присутствующим. Затем статс-секретарь де Лаврийер, обливаясь слезами, зачитал королевскую декларацию: Анна Австрийская станет регентшей, а Месье — генеральным наместником при малолетнем короле. Главой Совета назначается кардинал Мазарини; канцлер Сегье, сюринтендант финансов Бутилье и статс-секретарь Шавиньи будут министрами и членами Совета. В отсутствие Месье председательствовать в Совете будет принц Конде или Мазарини. После этого в комнату пригласили членов парламента, которых король просил зарегистрировать этот документ.
Гастон даже не надеялся на такой исход, Конде тоже остался доволен. Анна Австрийская поставила свою подпись, однако годы, проведенные в Лувре, не прошли для нее даром: накануне она заверила у нотариуса свой протест против обязательства, «вырванного у нее под принуждением».
Король также высказал пожелание, чтобы изгнанные из страны вернулись как можно скорее — но не все. «Памятуя о дурном поведении герцогини де Шеврез и о том, что она до сих пор сеяла смуту в нашем королевстве, о сношениях ее с нашими врагами за пределами страны, повелеваем запретить ей, как мы запрещали, въезд в нашу страну во время войны и желаем, чтобы даже после заключения мира она могла вернуться лишь по распоряжению королевы-регентши, с ведома Совета и с тем условием, чтобы не проживать вблизи от двора или королевы». Зато Клоду де Сен-Симону позволили находиться при дворе, и он был рядом со своим господином в его последние дни.
На следующий день, 21 апреля 1643 года, состоялось другое важное событие: дофин наконец-то был крещен. Папа римский, приглашенный в крестные, слишком долго тянул с ответом, а далее откладывать церемонию было уже нельзя. Совершил обряд епископ Mo, крестными стали принцесса Конде и кардинал Мазарини — небывалая честь, о которой не мечтал даже Ришельё. Церемония прошла просто и скромно в часовне при замке Сен-Жермен. Людовик сам не мог на ней присутствовать и послал Дюбуа, ожидая от него подробного рассказа. Вскоре к нему пришли королева, кардинал и виновник торжества. По легенде, король спросил четырехлетнего сына: «Как же вас теперь зовут?» — «Людовик XIV, папа». — «Еще нет, сынок, еще нет, но, наверное, уже скоро, если на то будет Божья воля». Но, скорее всего, этот диалог — придворная выдумка.
Наутро королю стало совсем худо, и по Парижу пробежал слух, что он скончался. Принц Конде сообщил об этом больному, вероятно, желая развеселить или подбодрить (трудно найти иное объяснение). Людовик публично причастился; плачущая королева встала перед ним на колени, потом поднялась и привела к нему детей; тот их благословил. На вопрос, умрет ли он нынче ночью, врач Бувар ответил отрицательно. Тогда Людовик вызвал к себе маршалов Лафорса и Шатильона и призвал их перейти в истинную веру — вернуться в лоно католической церкви. После этого он пригласил к себе единокровную сестру герцогиню д’Эльбёф.
Людовик хотел умереть как христианин, простив своих врагов. Однако гражданский мир в стране был еще слишком хрупок. 23 апреля, опасаясь Вандомов, вернувшихся ко двору, маршал Ламейре вызвал к себе конную охрану. Гастон увидел в этом происки Конде и тут же усилил собственную гвардию. Конде ответил симметрично, чем перепугал уже королеву, которая удвоила охрану своих сыновей, опасаясь их похищения. Это были предвестники Фронды…
В тот же день король принял соборование для больных. При этой церемонии присутствовало столько людей, что стало нечем дышать; несчастный умирающий простонал: «Господа, дайте же мне жизни!» Комната быстро опустела… 24-го числа он отказался принять настойку из ревеня — какой смысл лечить слабительным дизентерию? После того как король выиграл сражение против своих врачей, его состояние несколько улучшилось.
После обеда он попросил певца Пьера де Ниера принести лютню и вместе с ним и Камбефором спел несколько псалмов Давида: у Камбефора был тенор, у Ниера — баритон, а сам Людовик вел партию баса. Вошедшая во время этого импровизированного концерта королева чрезвычайно обрадовалась. Все наперебой спешили сказать королю, что он идет на поправку, на что тот отвечал: «Если бы Господу было угодно вернуть меня на этот свет, он даровал бы мир всей Европе».
В мае ему снова стало хуже. И хотя король еще смог принять нового военного министра Мишеля Летелье, он всё чаще повторял слова Иова: «Опротивела мне жизнь, не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета…» Он уже торопил свою смерть.
Но оставалось уладить еще одно важное дело. 6 мая Людовик подписал официальный документ о признании брака герцога Орлеанского.
Король теперь совсем не вставал с постели; в матрасе, на котором он лежал, сделали углубление для тазика: он ходил под себя. Тазик источал такое зловоние, что, когда приходила Анна, Людовик просил ее сесть подальше. У него был сильный жар, и он всё время просил открыть окно. Он почти ничего не ел: его рвало. 9 мая он вдруг так крепко уснул около девяти вечера, что врачи… решили его разбудить, вызвав для этой цели духовника отца Дине. Больной открыл глаза и накинулся на Бувара. Отец Дине стал уговаривать его простить неразумных, на что Людовик ответил: «Прощаю от всей души, отец мой, но мне нужно было облегчить сердце».
«Какая ужасная вещь и какой яркий пример ничтожества человеческого — видеть величайшего и могущественнейшего короля христианского мира, превратившегося в труп еще прежде смерти, в падаль, во вместилище червей», — с болью писал Джустиниани. 12 мая больной исторг из себя вместе с жидким стулом живого червя, а второй наутро вышел через рот…
В воскресенье 10 мая около четырех часов пополудни к Людовику подвели детей. Он спал с раскрытым ртом, из-под полусомкнутых век были видны белки закатившихся глаз. Дюбуа указал им на отца и велел запомнить эту картину на всю жизнь. Слуга, состоявший при дофине, спросил его: «Сударь, хотите вы быть королем?» — «Нет!» — «А если ваш папенька умрет?» — «Если папа умрет, я брошусь в ров!» — со слезами выкрикнул малыш…
Около шести вечера король проснулся, будто от толчка. Рядом с его кроватью стоял принц Конде. «Мне снилось, что ваш сын герцог Энгиенский схватился с врагом, бой упорный, победа долгое время переходит от одних к другим, но после жестокого боя она осталась за нами, мы победили». Людовик еще не совсем отрешился от земных дел и не мог не думать о происходящем на полях сражений. Но Конде понял его превратно: наклонившись к отцу Дине, он сказал, что король, похоже, заговаривается.
