Составленному таким образом Комитету надлежало повести работу по изысканию и мобилизации всех средств для ведения войны, но вместе с тем подготовлять все необходимое для того, чтобы с первого дня освобождения страны можно было кормить ее, восстанавливать и управлять ею. Долгое время дуновение ветра, прилетавшего из-за моря, несло в метрополию призыв к усилиям и вливало в нее надежду. А теперь призыв Родины побуждал действовать всех, кто, находясь за рубежом, хотел помочь ей. Установилась гармония между активными элементами, действовавшими внутри страны и за ее пределами. Желая воспользоваться таким предложением, я в начале ноября произвел перемены в составе алжирского правительства и тут же созвал Консультативную ассамблею Сопротивления.
Как это было определено в ордонансе от 17 сентября, среди делегатов, приехавших из Франции, человек пятьдесят получило свои мандаты от организации Сопротивления; человек двадцать представляли политические партии и, как правило, были депутатами парламента, — но, конечно, из числа тех, кто не голосовал в июле 1940 за предоставление власти Петену. Выделение тех и других проводилось по необходимости подпольными комитетами узкого состава. Но все они прибыли сюда с убеждением, что их послали массы, ведущие борьбу в ночи оккупации. К этим двум категориям делегатов присоединился десяток коммунистов — в основном депутаты от департамента Сены, арестованные в 1939. Они находились в алжирских тюрьмах и были выпущены на свободу генералом Жиро. Кроме того, в Ассамблее участвовало двадцать представителей от организаций Сопротивления в империи и десять генеральных советников Алжира. Кем бы ни были делегированы депутаты Ассамблеи, у них всех были некоторые общие черты, придававшие нашей Консультативной ассамблее вполне определенный облик.
Всех делегатов сближала и делала схожими друг с другом мучительная тревога за товарищей по Сопротивлению, стремление помочь им во всем вооружением, деньгами, в организации пропаганды. Разумеется, они всегда считали эту помощь недостаточной. С другой стороны, их роднило смутное, но страстное стремление к обновлению страны. Все эти участники Сопротивления, подвергавшие себя всевозможным опасностям подпольной борьбы, в которой их нередко ждало предательство одних, равнодушие других, боязнь и даже порицание со стороны немалого количества трусов, добровольно вступили в бой не только против немецких захватчиков, но также против власти, суда и полиции того режима, который в метрополии еще именовался французским государством. Горячая солидарность тех, кто пострадал от него, недоверие и даже ненависть ко всему чиновничьему, казенному, официальному и, наконец, упорное желание произвести чистку старого — вот что никогда не оставляло их и, случалось, приводило к единодушным пылким выступлениям.
К этому надо еще добавить их привязанность к Шарлю де Голлю за то, что он восстал против приспособленчества, за то, что его приговорили к смертной казни, за то, что на Родине его далекое и заглушаемое слово подталкивало слишком осторожных и ободряло предающихся тоске. Однако его усилия во имя восстановления национального единства, защиты суверенитета и возрождения государства были менее понятны большинству делегатов Ассамблеи. Нельзя, конечно, сказать, что их не беспокоила будущность нации. Наоборот, на этот счет у всех групп было множество идей и планов. Но если они и были страстными проповедниками проектов перестройки всего мира, они весьма сдержанно высказывались относительно организации власти, без которой никакая сила ничего сделать не может. Если они и мечтали вновь увидеть Францию в первом ряду наций, они боялись той трудной борьбы, которая могла бы вернуть ей прежнее значение, и предпочитали строить иллюзии о некоем избавителе, вроде Рузвельта или Черчилля, который с готовностью возвратит Франции ее прежнее место. Если они и не представляли, чтобы кто-нибудь другой, кроме меня, встал во главе страны во время ее освобождения, если они предусматривали, что я мог бы и остаться главой Франции, тогда как они сами, став избранниками народа, пойдут навстречу какому-то неопределенному, но чудесному возрождению страны, они умалчивали, какими же прерогативами должен я располагать, чтобы руководить осуществлением такой задачи. От чистого сердца приветствуя де Голля, они уже шушукались о некоей «единоличной власти».
Итак, в области чувств между ними царило согласие, но во взглядах они делились на различные духовные семейства. Одни были просто бойцами, поглощенными борьбой. Другие, поэты действия, восхищались духом героизма и братства, которыми было проникнуто Сопротивление. А коммунисты, сплоченные в компактную массу, выступали чрезвычайно резко, преувеличивая свое значение, вели яростную пропаганду. Наконец, политики были убеждены, что наше дело — это дело всей Франции, и старались служить ему как можно лучше; но это не мешало им заботиться о своей карьере, маневрировать, чтобы набить себе цену, как полагается профессиональным политикам, строить свои расчеты на будущее с точки зрения парламентских выборов и государственных постов, которые это будущее, возможно, принесет им. Среди них имелись «бывшие», которые ужасно гордились тем, что когда-то они выполнили свой долг и отказались совершить недостойный шаг. Впрочем, зная, в какую пучину презрения канул прежний режим, они держались тише воды, ниже травы, и, казалось, отбросили всякое честолюбие. Однако втайне они, конечно, рассчитывали, что все пойдет по-старому, нужны лишь кое-какие реформы. Зато «новые» требовали многих перемен, весьма сурово отзывались о вчерашней системе, но при всех своих оговорках уже заранее испытывали ее притягательную силу.
В общем, я видел вокруг себя мужественных соратников, исполненных самых благих намерений, и питал к ним ко всем уважение, а ко многим и дружескую приязнь. Но вместе с тем, проникая в их души, я иной раз спрашивал себя: уж не являюсь ли я единственным настоящим революционером среди тех, кто говорил тут о революции?
Открытие Консультативной ассамблеи состоялось 3 ноября 1943. Атмосфера была волнующей. Присутствовавшие чувствовали, что они собрались здесь от лица всей армии страдающих и борющихся французов, что они являются представителями великой силы французского народа. Я обратился от имени Комитета освобождения с приветствием к участникам Ассамблеи, «собравшейся, невзирая на исключительные трудности», и затем указал, что я уже давно решил созвать ее при первой возможности, и разъяснил, в чем я прошу ее содействия. Ведь для нее характерно, что она исходит из Сопротивления, которое «стало главным способом противодействия врагу со стороны подавляющей массы французов» и стихийным выражением воли нации.
Поддерживать военные усилия правительства, «которые требуют как моральной сплоченности, так и сосредоточения материальных средств. Укреплять его внешнеполитическую деятельность, имеющую целью сделать для Франции возможным в общих интересах по-прежнему играть „выдающуюся роль в международных делах“. Помочь правительству в выборе жизненно необходимо мер, которые нам предстоит осуществить, чтобы наладить жизнь в истерзанной войною стране, начисто лишенной запасов сырья и продовольствия, чтобы восстановить повсеместно в условиях порядка и национального достоинства власть республики, обеспечить сразу же государственное правосудие — единственно законное и приемлемое; вернуть на родину наших юношей, попавших в плен или насильно вывезенных за ее пределы»; и, наконец, разработать вместе с Комитетом проект великих реформ, которые должны быть проведены сразу же после войны. Вот чего, сказал я, Комитет освобождения ждет от Ассамблеи.
