Поскольку я постарался оставить без последствий авансы союзников, мне, по закону качания маятника, следовало ждать теперь неприятных мер воздействия. И в самом деле, 21 апреля мы получили уведомление, что передача шифрованных телеграмм, которыми мы обменивались с нашими дипломатическими и военными представительствами, впредь производиться не будет. Это якобы объяснялось необходимостью держать в глубочайшей тайне происходящую подготовку к высадке. Однако мы не могли не считать оскорблением такую одностороннюю предосторожность, принятую англичанами лишь в отношении французов, чьим вооруженным силам, так же как и английским войскам, вскоре предстояло сыграть важную роль в военных операциях и чья территория должна была стать ареной сражений. И тогда Комитет освобождения запретил своему послу Вьено и своему военному делегату Кёнигу разрешать с союзниками какой бы то ни было вопрос до тех пор, пока англичане полагают, что им и без нас известно, какие приказы мы даем и какие донесения нам направляют. Такой абсентеизм очень затруднял работу Эйзенхауэра и его штаба, а напряженность дипломатических отношений усилилась. Разумеется, наши шифрованные сообщения продолжали прибывать по адресу благодаря французским офицерам и чиновникам, совершавшим рейсы между Лондоном и Алжиром.
Кризис дошел до высшей точки, а между тем срок высадки приближался союзники не могли больше откладывать, они должны были найти выход. Поэтому я не был удивлен, когда 23 мая Дафф Купер попросил, чтобы я немедленно принял его. С того дня, как мы «в теории» больше уже не могли сообщаться по коду с Лондоном, я, к великому своему сожалению, вынужден был отказаться от приема английского посла. На этот раз дверь моя была для него открыта, так как он хотел известить меня о «новой ориентации». Он сказал мне, что английское правительство приглашает меня в Лондон для урегулирования вопроса о признании нас и вопроса о нашем административном сотрудничестве во Франции. Посол заявил также, что для его правительства желательно, чтобы я находился в Англии в момент высадки.
Я ответил Даффу Куперу, что очень тронут таким вниманием. В самом деле, я очень хотел находиться в месте отправки десанта в тот момент, когда армии освобождения ринутся в бой, и рассчитывал, что как только будут освобождены первые земли в нашей метрополии, я вступлю на них. Итак, я решил отправиться в Лондон. Но, что касается политического соглашения, мне следовало быть крайне осторожным. Я повторил послу свой прежний ответ сказал, что совсем не заинтересован в признании нас нашими союзниками. И, между прочим, сообщил, что Комитет освобождения мы тотчас же переименуем в правительство Французской республики, каково бы ни было мнение союзников на этот счет. Что касается условий нашего сотрудничества с военным командованием, то мы уже давно их определили в том меморандуме, на который нам не ответили. Теперь английское правительство, может быть, и расположено подписаться под нашими условиями. Но американское правительство к этому не склонно. Для чего же в таком случае французам и англичанам обсуждать мероприятия, которые, невозможно применить из-за несогласия Рузвельта? Мы, конечно, готовы повести переговоры о практических формах сотрудничества, но надо, чтобы в обсуждении участвовали не две, а три стороны. В заключении я предупредил Даффа Купера, что отправляюсь в Лондон лишь при том условии, что мне будет гарантирована возможность сообщаться шифром с моим правительством.
26 мая Комитет освобождения выразил свое согласие с той позицией, которую я изложил английскому послу. Было решено, что ни один из министров не будет сопровождать меня — надо было ясно показать, какова цель моей поездки: я вовсе не собираюсь вести переговоры, я хочу присутствовать при начале операций по высадке и, если возможно, посетить французское население в зоне боев. Затем Комитет единогласно утвердил ордонанс, в силу которого он стал уже и формально «Временным правительством Французской республики». На следующий день я вновь принял Даффа Купера и подтвердил ему свой вчерашний ответ. Он дал мне надлежащее письменное заверение относительно пользования шифром.
Теперь Рузвельт счел за благо попробовать выправить положение, но, опасаясь, как бы эта эволюция не наделала шуму, он выбрал довольно окольный путь, чтобы сообщить мне о ней. Он выбрал гонцом адмирала Фенара, возглавлявшего нашу военно-морскую миссию в Соединенных Штатах и поддерживающего хорошие отношения лично с хозяином Белого Дома. Адмирал прибыл из Соединенных Штатов 27 мая. Явившись ко мне, он сообщил следующее: «Президент настойчиво просил меня передать вам его приглашение приехать в Вашингтон. Учитывая позицию, которую он до сих пор занимал в этом вопросе, он не может сейчас без ущерба для своего престижа действовать официальным путем, а поэтому прибегает к полуофициальному приглашению. Если вы, тоже неофициально, примете приглашение, обычные посольские инстанции все уладят для вашей поездки и сделают так, что не надо будет опубликовывать, по чьей инициативе — вашей или Рузвельта — она состоялась». Сколь ни была странной процедура, к которой прибег президент, я не мог пренебречь его желанием встретиться со мною, выраженным так определенно, и не учесть того значения, которое, несомненно, могло иметь наше свидание. Итак, я признал, что вскоре мне необходимо будет поехать в Вашингтон. Но излияния чувств и мыслей тут были бы неуместны. Я поручил адмиралу Фенару ответить так, чтобы оттянуть время, сообщить, что приглашение передано и было встречено с благодарностью, но указать, что сейчас невозможно строить твердых планов, поскольку я вылетаю в Лондон, а в заключение сказать, что разговор о поездке следует возобновить позднее.
Демарш президента окончательно просветил меня. Мне стало ясно, что моя долгая борьба с союзниками за независимость Франции приходит к желанной для нас развязке. Разумеется, еще придется преодолеть какое-нибудь последнее препятствие. Но исход борьбы уже не вызывает сомнений. 2 июня приходит послание Черчилля: он срочно вызывает меня в Англию. Любезно предоставляет в мое распоряжение свой личный самолет. На следующий день я выезжаю. Со мною отправились Палевский, Бетуар, Бийотт, Жоффруа, де Курсель, Тейсо. Посадка в Касабланке, вторая — в Гибралтаре, 4 июня утром мы — в Англии, около Лондона. И сразу же нас захватил поток событий.
Тотчас по прибытии мне передали письмо Черчилля — он приглашал меня приехать к нему в поезд (оригинальная идея), в котором он в ожидании дня и числа расположился где-то около Портсмута. Мы с Пьером Вьено отправились туда. Премьер-министр принял нас. При нем находились министры, в частности Иден и Бевин
[93], генералы и среди них Исмей
[94]. Был там также маршал Смэтс, видимо чувствовавший себя довольно неловко, В самом деле, за несколько месяцев до того он сказал, что, поскольку Франция уж больше не является великой державой, ей ничего не остается, как войти в состав Британского Содружества Наций. Англосаксонская пресса широко разгласила его слова. Всех пригласили к завтраку, и, как только сели за стол, Черчилль бросился в бой.
