В Ватикане меня прежде всего принял государственный секретарь кардинал Мальоне; тяжело больной, уже обреченный, он пожелал встать с постели, чтобы побеседовать со мной. Из века в век Рим с величавым спокойствием, но с неослабным вниманием взирает на поток людей и событий у подножия его стен; ныне Церковь, бесстрашная и сострадательная, а кроме того весьма осведомленная, наблюдает за приливом и отливом военных событий. Монсеньер Мальоне был уверен, что союзники победят, и его интересовали главным образом последствия войны. В отношении Франции он рассчитывал на исчезновение Виши и заявил, что фактически уже видит в моем лице главу французского правительства. Он надеялся, что смена режима произойдет без серьезных потрясений, особенно для французской Церкви. Я указал кардиналу, что это соответствует намерениям правительства республики, хотя некоторые круги французского духовенства заняли в отношении его такую позицию, что завтра ему нелегко будет договориться с ними. Когда речь зашла о будущем Европы после поражения рейха и возвышения Советов, я сказал, что условием для нового европейского равновесия считаю восстановление внутреннего и внешнего положения Франции. Я прошу Ватикан помочь ей в этом своим огромным влиянием.
Святейший отец принял меня. Встретил он меня благосклонно, говорил очень просто, но за этой простотой чувствуется поразительная сила мышления и отзывчивость. Пий XII обо всем судит с точки зрения, которая возносит его над людьми, их делами и распрями. Но он понимает, как дорого обходятся им эти раздоры, и разделяет их страдания. Чувствуется, что сверхъестественное бремя, которое возложено лишь на него одного в целом мире, тяготит его душу, но он неутомимо несет это бремя, твердо уверен в благих целях своей миссии и знает путь к их достижению. Из своих источников информации он знает решительно все о той драме, которая потрясает мир, и много размышляет о ней. Его проницательная мысль сосредоточивается на возможных последствиях войны, когда в значительной части земного шара столкнутся волны двух идеологий — коммунизма и национализма. Его вдохновенный взгляд открывал ему, что только вера, надежда и христианское милосердие могут преодолеть эту бурю, даже если их надолго затопят грозные валы. По его убеждению, все зависит от политики церкви, от ее действий, от языка, которым она говорит, от того, как ею руководят. Вот почему пастырь католической церкви руководство этой областью деятельности оставляет за собой лично и проявляет в ней ценные качества, которыми наделил его Бог: твердую волю, светлый ум и красноречие. Благочестивый, сострадательный и благоразумный в самом высоком смысле этого слова — вот каким предстал передо мною этот епископ и государь, внушавший мне глубокое уважение.
Мы говорили о народах, принадлежащих к католической церкви, участь которых решалась в этот момент. Папа полагает, что католицизму во Франции на первых порах угрожают только ее собственные неурядицы. Он считает вполне возможным, что, несмотря на все испытания, пережитые нашей страной, она все же опять будет играть большую роль в мире, где растоптано столько моральных ценностей, но ей также грозит опасность вновь стать ареной раздоров, слишком часто подрывавших ее силы. Больше всего он сейчас беспокоился о Германии, которая по многим причинам была ему очень дорога. «Несчастный народ! — твердил он, — сколько ему придется перестрадать!» Он предвидел долгую смуту в Италии, но это не внушало ему особой тревоги. Может быть, он думал, что после разгрома фашизма и падения монархии католическая церковь, пользующаяся большим моральным авторитетом в этой стране, окажется в ней единственной силой, которая обеспечит порядок и единство; такая перспектива ему, по-видимому, приятна, и он хорошо говорит о ней. Слушая его суждения о будущем, я думал о том, что мне недавно рассказывали очевидцы: вчера днем, едва только кончился бой, огромная толпа в единодушном порыве хлынула на площадь святого Петра и бурно приветствовала папу, словно он был спасенным от врагов повелителем Рима и опорой Италии. Но Святейшего отца тревожило наступление Советов, войска которых уже находились на польской земле, а завтра займут всю Центральную Европу. В беседе он упомянул о том, что происходит в Галиции, где в тылу Красной Армии начались преследования верующих и священников. Он полагал, что христианству предстоит перенести жестокие испытания. Поставить преграду опасности, по его мнению, может только тесный союз европейских государств, вдохновляемых католицизмом: Германии, Франции, Италии, Испании, Бельгии и Португалии. Я догадывался, что создание такого союза — великий план папы Пия XII. Беседа наша кончилась. Он дал мне благословение.
Я удалился.
Когда я шел на аудиенцию и теперь, когда возвращался с нее, около Ватикана теснилась толпа римлян, громкими возгласами выражавшая мне свою симпатию. Я побывал в церкви святого Людовика, где меня принял монсеньер Букен, побывал на вилле Медичи, где вскоре должны были вновь расцвести надежды французского искусства, а затем принял нашу колонию. С 1940 она, по причинам вполне понятным, состояла из членов монашеских орденов. Собрались все. Кардинал Тиссеран представил мне каждого. Каковы бы ни были прежние разногласия, ныне у всех нас поднимало дух одинаково радостное волнение. Гордость победы объединяла людей, которых могла разъединить горечь поражения.
Единство французов стало уже очевидным, так бросалось в глаза, что не замечать этого было невозможно, так же как невозможно не видеть на небе солнца в ясный день. Пришлось и президенту Соединенных Штатов признать его. Для того чтобы этот поворот можно было приписать новым событиям, он с усиленной настойчивостью приглашал меня к себе в Вашингтон. Когда я был в Лондоне, опять появился адмирал Фенар. Рузвельт поручил ему сообщить мне даты, которые он считал удобными для моей поездки, 11 июня мне в Карлтон-гарденс нанес визит начальник штаба Эйзенхауэра генерал Беделл Смит, которого послали ко мне его шеф, еще не возвратившийся из Нормандии, и генерал Маршалл, как раз находившийся тогда в Лондоне. Беделл Смит буквально упрашивал меня согласиться на встречу с президентом, так как военному командованию необходимо поскорее узнать, какие решения приняты в вопросе об административном сотрудничестве во Франции. В Алжире такую же настойчивость проявил Селдон Чейпин, временно замещавший посла Уилсона. И, наконец, мне было известно, что наступление союзников на французской территории развернется в августе. Если имелась возможность прийти к какому-нибудь практическому соглашению, то нельзя было терять времени.
Серьезно обсудив этот вопрос с правительством, я решил поехать в Вашингтон. Но точно так же, как это было сделано при моей поездке в Лондон, когда я желал показать, что мы не собираемся ничего просить или вести какие-нибудь переговоры, никто из министров меня не сопровождал. Целью собеседований генерала де Голля и президента Рузвельта будет лишь взаимная информация по мировым проблемам, касающимся обеих сторон. Кроме того, моя поездка в Соединенные Штаты в решающий период войны может быть истолкована как знак признательности Франции за помощь Америки и как доказательство неугасающей дружбы между французским народом и народом этой союзной страны. Если в результате наших бесед в Белом доме правительство Америки решит начать переговоры с французским правительством о взаимоотношениях между союзными войсками и нашей администрацией, пусть оно поведет их так же, как и английское правительство, — через обычные дипломатические каналы. На этой основе государственный департамент и наш посол совместно выработали программу моего пребывания в Соединенных Штатах. Было решено, что в Вашингтоне я буду во всех отношениях гостем президента и правительства Соединенных Штатов, — этого окажется достаточно для опровержения сенсационных сообщений и статей, которые уже старались изобразить дело так, будто я еду в Америку не в качестве приглашенного, а в качестве просителя. С другой стороны, и Канада тоже звала меня к себе, и притом так радушно, что я поручил нашему делегату в Оттаве Габриэлю Бонно обсудить с правительством Меккензи Кинга детали моей поездки в эту дорогую нам и мужественную страну.
