Сопутствуемый шейхом Тадж-эд-дином, президентом Сирийской республики, я вступил в Дамаск, проявивший бурный энтузиазм, что не часто наблюдалось в этом городе. Официальный прием, устроенный главою государства и правительством, визиты представителей различных официальных учреждений, глав различных религий, представителей всех слоев и всех родов деятельности позволили мне убедиться в том, что по сравнению с прошлым годом прекрасная столица этой молодой республики являла собой картину заметной консолидации страны. Я проследовал далее в Пальмиру, где меня с почетом встретили бедуинские племена. Далее — древняя и столь новая земля Евфрата. В Дейр-эз-Зоре, как и повсюду, нынешнее положение — политическое, административное, экономическое — уже ничем не было похоже на обстановку 1941, сложившуюся в результате печальных событий тех дней. Алепно, крупный центр севера, где уже веками смешиваются этнические, религиозные, деловые течения Малой Азии, встретил меня благожелательными проявлениями своего внимания. В свою очередь страна алавитов
[18], приветствуя меня, заявляла о своей верности традиционной дружбе с Францией. Но наиболее сильное впечатление произвел на меня пламенный прием, оказанный мне бывшим президентом Хашим бей эль Атасси и другими любезными хозяевами в городах Хомс и Хама, которые во все времена считались цитаделями исламистской и сирийской подозрительности и недоверия. На обратном пути Триполи и Батрун оказали мне знаки волнующего доверия.
Чем выше поднимались эти волны народных манифестаций, тем яснее становились обязанности Франции как мандатной державы. Не могло быть и речи о том, чтобы на ее плечах всегда лежало бремя в отношении территорий, которые ей не принадлежали и которые она не могла себе присвоить, чему препятствовали соответствующие договоры. С другой стороны, ясно было, что верхи общества в Сирии и Ливане, каковы бы ни были разделявшие их разногласия, едины в своей воле добиться независимости, что, впрочем, Франция всегда обязывалась им предоставить и что я лично торжественно им обещал. Состояние умов настолько резко выражало все это, что было бы нелепо сопротивляться. Конечно, необходимо было обеспечить экономические, дипломатические, культурные интересы Франции, которые составляли ее достояние на Ближнем Востоке уже на протяжении веков. Но это казалось совместимым с независимостью этих государств.
При всем том мы не собирались упразднять одним махом в Дамаске и Бейруте основы нашей власти. Пойди мы на это, англичане заняли бы наше место, ссылаясь на веления стратегии. Я, во всяком случае, полагал, что не имею права аннулировать мандат. Помимо того, что в этом деле, как и во всем, я был в ответе перед моей страной, на Франции лежала определенная международная ответственность как на держательнице мандата, и мы могли сложить ее с себя лишь по соглашению с теми, кто нам предоставил мандат, соглашению, при настоящих обязательствах реально не осуществимому. В противном случае это означало бы просто отречение от своих прав. Вот почему мы передавали правительствам Дамаска и Бейрута те функции, от которых мы могли отказаться, учитывая состояние войны, вместе с тем заявив о своей решимости восстановить путем выборов нормальные основы власти, как только Роммель будет отброшен; мы обязались при первой возможности осуществить международные акты, которыми юридически будет оформлен режим независимости, — я не желал в данный момент отказываться от высших прав Франции в Сирии и Ливане, как бы ни торопились нетерпеливые профессиональные политики. Мы были уверены, что сумеем осуществить без особых потрясений необходимые преобразования, если только Англия не испортит нам игры.
Но это произошло. Наккаш подвергся наскокам со стороны Спирса, который открыто возбуждал его противников и дошел до того, что прямо угрожал президенту лишь на том основании, что тот или иной его министр не нравится англичанам, или потому, что президент лично не содействовал проведению немедленных выборов в Ливане. С другой стороны, под давлением англичан, которые добивались ни больше ни меньше, как прекращения всяких обменных операций с внешним миром, Катру согласился ввести их во франко-сирийско-ливанское агентство по торговле зерном. Они воспользовались этим обстоятельством, чтобы препятствовать деятельности агентства и вызвать оппозицию со стороны правящих кругов Дамаска. Пренебрегая нашими преимущественными правами, они взяли на себя постройку железной дороги из Хайфы в Триполи и стали ее владельцами. Так как в Триполи, у самого выхода нефтепровода, принадлежавшего «Ирак петролиум компани», у французских властей имелся нефтеочистительный завод, что позволяло снабжать Левант бензином за счет той части нефти, которая принадлежала французам, англичане под всяческими предлогами стали добиваться закрытия нашего предприятия, чтобы и мы сами и Левант находились в этом отношении в полнейшей от них зависимости. И, наконец, ссылаясь на финансовое соглашение, которое я заключил с ними 19 марта 1941, в силу которого их казначейство выдавало нам в форме аванса часть наших фондов, они пожелали контролировать их использование в Сирии и Ливане и даже бюджеты Дамаска и Бейрута. Во всех областях ежедневно, повсеместно происходили и все учащались случаи вмешательства наших союзников, и для этой цели использовалась целая армия агентов в форме.
Я решил протестовать против этого удушения, а если уж нам было суждено потерпеть неудачу, пусть все узнают об этих правонарушениях. Проверив факты на месте, я начал кампанию, направив 14 августа Черчиллю официальный протест.
«С самого начала пребывания во французских подмандатных государствах Леванта, — писал я ему, — я с сожалением убедился, что соглашения, заключенные между английским правительством и Французским национальным комитетом относительно Сирии и Ливана, здесь нарушаются… Постоянное вмешательство представителей английского правительства несовместимо ни с отказом Англии от политических интересов в Сирии и Ливане, ни с должным уважением к позиции Франции, ни с мандатным режимом. Кроме того, это вмешательство и вызываемая им реакция побуждают население всего Арабского Востока думать, что серьезные расхождения нарушают здесь доброе согласие между Англией и Сражающейся Францией, являющимися между тем союзниками… Я вынужден просить вас возобновить действие заключенных нами соглашений…»
Премьер-министр получил мое послание во время своего пребывания в Москве, он ответил мне 23 августа из Каира, через который он направлялся в Лондон. «Мы ни в коей мере не стремимся подорвать на Ближнем Востоке позиции Франции… Мы полностью признаем, что инициатива в области политической должна принадлежать французским властям… Мы вполне допускаем, что в настоящее время мандат не может быть отменен по техническим соображениям…». Но, отдав должное заключенным соглашениям, Черчилль по своему обыкновению сослался на них только для того, чтобы противопоставить им односторонние притязания, которыми кичилась Великобритания: «Сирия и Ливан представляют собою часть основного театра военных действий, и, следовательно, чуть ли не каждое событие в этой зоне прямо или косвенно затрагивает наши военные интересы… Мы озабочены также и тем, чтобы эффективно осуществлялось получившее нашу гарантию заявление генерала Катру, в котором провозглашалась независимость этих государств… В своей речи 9 сентября 1941 в Палате общин я уточнил, что „Свободная Франция“ не может пользоваться в Сирии теми же правами, какими там пользовался режим Виши…» Черчилль заключал свое послание намеренно банальными примирительными фразами: «Я признаю необходимым самое тесное сотрудничество между нашими представителями в Леванте… Наша высшая цель поражение врага…»
