Граф Федор много писал. Пока он был молод, он сочинял стихи, которые, однако, были посредственны. В продолжение всей своей жизни он имел склонность к изложению своих мыслей в форме писем. Его переписка была очень обширна и письма женщине разоблачают в нем счастливого наперсника некоторых из самых красивых и самых умных светских женщин того времени. «Говорят, что весь Париж находит вас таким очаровательным, что вас принимают за француза былого времени, сто лет тому назад, который возвратился во Францию под видом русского, чтобы повеселиться», — сказал ему г-жа Сталь, и в этом же приблизительно духе ему пишут письма все его корреспондентки, в числе которых находятся царствующие особы
[151].
Граф Федор несомненно обладал качествами, необходимыми для того, чтобы нравиться красавицам большого света его времен: он был приятный собеседник, остроумен и не без юмора, немного насмешлив, в общем натура импульсивная и великодушная, под внешностью образцового кавалера. Легкость, с которой он писал по-французски, по-видимому, облегчала ему успехи по части переписки.
Письма интимного содержания, писанные им в 1816 и 1817 гг. из Флоренции его двоюродной сестре, г-же де Местраль д’Арюффан, представляют большой интерес. Они ясно доказывают, что способность наблюдать и изящно излагать свои наблюдения никогда ему не изменяла. Достигнув зрелого возраста, он поставил себе более серьезные задачи. Его крайне легитимистские убеждения внушили ему написать: «Рассуждения по поводу нравственного состояния Франции»
[152], сочинение, которое очень не понравилось русскому правительству, по причине некоторых нападок на только что установившийся новый порядок вещей в Европе и, главным образом, на шведского короля
[153].
Немного позже он издал «Отношение воспитания к правительству»
[154]. Но в роли воспитателя граф Федор положительно скучен и то же самое можно сказать по поводу его единственного романа: «Принцесса Амальфи».
Более полезным трудом были: «Разные письма, собранные в Швейцарии, сопровождаемые примечаниями и разъяснениями» (1821 г.). Историк, изучающий Швейцарию в XVIII столетии, будет не без пользы с ними справляться. Сэнт-Бёв в письме Вилльмену
[155], написанном, вероятно, в 1838 г., по возвращении его из Швейцарии, говорит об этом труде Головкина следующее: «Я прочел довольно хорошие сборники и образчики французской литературы Ваатланда, а именно — «Письма, собранные в Швейцарии», — сочинение одного русского, графа Головкина, где приезд Вольтера и все его сношения с местными жителями описываются в его же письмах, которые мало известны и, как всегда, пикантны».
Его «Воспоминания» — бесспорно лучшее из его сочинений
[156]. Как хороший наблюдатель, схватывающий, главным образом, смешные стороны того, что он видел, и владеющий вполне свободно французским языком, он оставил нам ряд пикантных описаний, характеризующих правителей и дипломатов того времени. Тем не менее все эти лица, сквозь призму его воображения, испытали не мало изуродований и не следует, конечно, придавать его рассказам безусловную веру. Надо, впрочем, заметить, что «Воспоминания» графини Головиной, напечатанные недавно на русском языке, подтверждают многие из черт и подробностей, к которым было основание относиться с подозрением.
Воспоминания о Дворе и царствовании Павла I составляют самую существенную часть его сочинений, так как автор был, в одно и то же время, наблюдателем и действующим лицом в том, что он описывает. Царствование Павла Петровича было мрачно и трагично, но то, что граф Федор видел и слышал при Дворе этого несчастного государя, представляет ничто иное, как жалкую комедию, смешные стороны которой не ускользнули от этого наблюдателя, кажущегося, на первый взгляд, поверхностным и беспечным.
Мы его видим то принимающего участие в обрядах, коронования «в бархатном кафтане, богато расшитом шарфами, в штиблетах из белого атласа и в треугольной шляпе с белым султаном, по-военному»; то провожаем его в ночной поездке, в карете с зеркальными стеклами, когда он, дрожащий от холода в зимнюю ночь, отправляется к посланникам иностранных Дворов, чтобы объявить им о рождении великого князя Михаила Павловича; то присутствуем при гневном припадке императора, когда Головкин, которому Павел I, назначая его на должность церемониймейстера, настрого запретил «заниматься в его царствование остротами», забывает этот запрет.
