С 25 сентября Дутов вновь возглавил свою армию, которая к этому времени снова сменила название и стала называться Оренбургской. В это же время Оренбургская армия потерпела окончательный разгром под Орском и Актюбинском и покатилась к Семиречью. Она шла через Тургайские степи, через пески Прибалхашья к Сергиополю. Впрочем, это была уже не армия, а длинный обоз, набитый голодными, больными, умирающими от тифа людьми.
Эмигрантский историк С.П. Мельгунов так описал отход Оренбургской армии: «Что сказать про тот «Страшный поход» южной Оренбургской армии, по сравнению с которым даже большевистский повествователь считает другие эвакуации «увеселительными прогулками». Оренбургская армия держалась на фронте, сколько могла. «Буду бороться, пока есть силы, — писал Дутов Колчаку 31 октября из Кокчетава. — Оренбургская армия, первая Вас признавшая, всегда будет с Вами и за Вас»
[223].
Отступая, дутовцы двигались через гористые Тургайские степи и через безводные и пустынные пески Балхаша к Сергиополю на соединение с Анненковым в Семиречье. С армией двигались голодные, умирающие тифозные толпы беженцев. Те, кто не мог идти, должны были погибнуть. Их убивали собственные друзья и братья. Общее количество отходивших, по словам большевистских источников, колебалось от 100–150 тысяч. К концу марта границу Китая близ города Чучугон перешло до 30 тысяч человек»
[224].
«Кошмарные картины представляла из себя отступающая вереница оренбургского обоза, именующаяся армией, — вспоминал Анненков. — Большинство женщин и детей. Бойцов не видно. Все сидят на повозках или санях, в которых запряжены едва бредущие кони или верблюды. Закутанные в самые разнообразные одежды, сидят солдаты, офицеры и казаки со своими семьями. Рядом — винтовка, иногда — пулемёт. Так эта печальная процессия проползает деревни. Замученные, голодные, накидываются они на всё съедобное, пожирают, засыпают с тем, чтобы завтра продолжить путь. Кто же прикрывает эту армию? Никто! Два полка, только два полка красной кавалерии и то слабых, измученных тифом, идут в одном переходе за дутовцами по этой печальной дороге. Недаром сложена песенка:
Из страны, страны далёкой,
С Оренбургщины широкой,
В непогоду и буран
Сыплет Дутов-атаман.
Кто — в санях, а кто — верхом,
Кто — в телеге, кто — пешком,
Кто — с котомкой, кто — с сумой,
Кто — с собакой, кто — с женой.
Довольно хлёсткая песенка! Она не понравилась Дутову. Он морщился, когда читал».
Бывший анненковский офицер Савельев в показаниях, написанных 31 мая 1926 года и переданных консулу СССР в Чугучаке, рассказывает о встрече, которую якобы подготовил Анненков армии Дутова.
«Армия эта, изверившаяся в победе, уже осознавшая вполне всю бесполезность борьбы с Советской властью, мечтала только об отдыхе в Китае, спешила уйти от «ужасов» чрезвычайки, о которых так рьяно расписывалось по повелению Анненкова. Как же встретил её брат атаман? — На первых же пикетах дутовцы увидели братский привет атамана, прибитый к стене:
«Всякий партизан имеет право расстреливать каждого, не служившего в моих частях, без суда и следствия. Анненков»».
В правдивость Савельева трудно поверить хотя бы потому, что до ухода обеих армий в Китай между Анненковым и Дутовым существовали спокойные отношения. Не мог Анненков отдать такое приказание! Не мог даже из простого человеческого чувства, человеческого отношения к людям, соратникам, единомышленникам, не мог он, наконец, так легкомысленно подорвать свой авторитет, свой имидж отца-командира, не мог потому, что такой приказ заранее был обречён на невыполнение, не мог, наконец, и потому, что Анненкова связывали с Дутовым дружеские отношения, возникшие ещё на Верхне-Уральском фронте, и они намерены были вместе сражаться с большевиками в дальнейшем.
Прибыв в район действий Анненкова, Дутов поспешил к нему. «Атаман Анненков, — цитирую «Колчаковщину», — очень радушно, как дорого гостя, встретил его. Атаман Анненков говорит:
— Ты — генерал-лейтенант. Ты давно уже — командующий армией, у тебя большой опыт, у тебя шестнадцать генералов, отличный штаб. У меня нет штаба, я один армией командую и младше тебя. Прими командование!
Атаман Дутов отвечает:
— Я измучен до крайности, моя армия не обеспечена. Ты — молодой, полон сил и энергии. Командуй ты, а у меня болят старые раны.
Атаман Анненков отвечает:
— У тебя их три, а у меня восемь! Одна получена совсем недавно…
Командовать стал Анненков, а Дутов удалился в тёплый, сытый Лепсинск, чтобы ведать административными делами.
После отдыха частей Дутов сформировал Оренбургский отряд под командованием бывшего красного комбрига Бакича. Отряд успел занять северный фронт от Сергиополя и считался Северной группой. Южной группой осталась 5-я армия под командованием генерала Гулидова. Партизанские части Анненкова занимали среднее положение. Мне предложили общее командование всеми группами, я отказался, и группы остались самостоятельными под командованием своих начальников. Общее командование было немыслимо, потому что не было средств, всё было на исходе.
Северный и Южный фронты были накануне гибели: с тылу мы имеем китайскую границу, запасов не было никаких».
На последнем этапе борьбы с большевиками дутовские войска сражались плохо. В них царили низкая дисциплина, митинговщина, дезертирство. В марте 1920 года северная группировка Бакича (по данным Анненкова — 12,5 тысячи человек) была разбита и через Майкапчагай ушла в Китай. Не вступая в непосредственное соприкосновение с противником и не предупредив Анненкова, ушёл в Китай с частью своих сил и Дутов.
В письме к Бакичу он так описывает свой переход в Китай через перевал Карасарык: «Дорога шла по карнизу к леднику. Ни кустика, нечем развести огонь, ни корма, ни воды… Дорога на гору шла по карнизу из льда и снега. Срывались люди и лошади. Я потерял почти последние вещи. Вьюки разбирали и несли на руках… Редкий воздух и тяжёлый подъём расшевелили контузии мои, и я потерял сознание. Два киргиза на верёвках спустили моё тело на одну версту вниз и там уже посадили на лошадь верхом, и после этого мы спустились ещё на 50 вёрст. Вспомнить только пережитое — один кошмар! И, наконец, в 70 верстах от границы мы встретили первый калмыцкий пост. Вышли мы на 50% пешком, без вещей, несли только икону
[225], пулемёты и оружие… У Вас 10.000 человек было, не знаю сколько теперь. А у меня было около 100, а сейчас набирается до 1600, так как беглецы Анненкова всё идут ко мне и на коленях просят о принятии их…»
[226].
