Первому на Семипалатинском процессе вопрос о разыгравшейся в горах трагедии был задан почему-то уже известному нам Лебонду:
— Скажите, свидетель Лебонд, вы знаете что-либо о семействе, перешедшем на сторону красных, Луговских, что с ним случилось? — спрашивает член суда.
— Ходил слух… но я не знаю! — отвечает тот.
Однако член суда не унимается и даже подсказывает:
— Оно было изрублено, женщины изнасилованы…
— Не могу сказать! — мнется Лебонд.
Он действительно не мог ничего сказать, потому что событие произошло в горах, среди тех, кто уходил в Китай, и недалеко от границы, Лебонд же в Китай не уходил, а остался в России.
— А вы, Анненков, знаете, что семейство, перешедшее на сторону красных
[272], Луговских, по распоряжению вашего офицера сперва было изнасиловано, а потом изрублено? Вы это знаете?! — вскипает член суда.
— Да! — спокойно отвечает Анненков. — Это получилось на основе пьяного скандала.
По другим версиям, трагедии и её жутких последствий можно было избежать, если бы не гонор полковника Луговского. По рассказам современников происшествия, группа женщин и детей, в которой была и семья Луговских, шла к месту сбора членов семей без сопровождения. В пути её встретили полковник Луговских и другие офицеры, которые решили провести их в аул Канагата. Но, как докладывал суду государственный обвинитель Павловский, они перепутали щели и вышли в ту, что ведёт на равнину. Здесь они были остановлены караулом. Караул был пьян. Завязался спор. Луговских выстрелил в воздух. Караул открыл огонь и убил самого полковника, его жену, трёх дочерей в возрасте до 14 лет и ещё несколько семей офицеров. Девочку 12 лет изнасиловали всем отрядом. Затем эти пьяные, разнузданные дикари стали издеваться над трупами… Это творили якобы любимцы Анненкова: сотник Васильев — его приближённый на Уч-Аральском фронте, и сослуживец Анненкова с 1909 года — хорунжий Ганаго. Так ли было в действительности, мне неизвестно. Как мы убедились, событие в протоколе Левитаса — Плетухина — Крейвиса освещается по-другому и о зверствах в нём не говорится.
Анненков был протрясён этим происшествием и немедленно, невзирая на личности насильников и сложность обстановки, назначил над ними суд.
Суд проходил в Оренбургском полку, которым командовал Госецкий. Денисов показывает:
— В 7–8 верстах от артиллерии стоял полк Госецкого. Я узнал об уголовном деле, что там была семья Луговских и что сам Луговских погиб в этом деле. Меня председатель суда спрашивал, привёз ли я уголовный кодекс, чтобы суд, назначенный Анненковым над теми лицами, которые произвели расправу с семьей Луговских, состоялся. За это было арестовано 6–8 человек. Это было в конце марта месяца.
Показания Денисова дополняет Вордугин:
— Когда Оренбургский казачий полк узнал об убийстве Луговских и насилии над его семьёй, то потребовал от Анненкова объяснения по этому поводу. Анненков выдал им хорунжего Ганаго, который был судим и казнён.
Васильев сбежал к Горным орлам, но был найден и препровождён в особый отдел. Впоследствии он сидел в Вернинской тюрьме, откуда попал за границу. Там он попал в руки оренбуржцев, которые и расстреляли его.
Существует и другая версия уничтожения насильников. Бывший анненковский офицер Новокрещенов в письме советскому консулу в Кульдже сообщал: «Долго атаман не соглашался и оттягивал время, чтобы дать возможность убежать за границу главному виновнику Васильеву и тем самым замести следы, но, под угрозой револьвера Завершенского, должен был согласиться, и оренбуржцы начали аресты. После арестов вывели Шульгу, Ганагу и 3–4 других человек и были вызваны добровольцы их порубить. Рубка этих людей проходила на глазах всего отряда. Васильев был пойман в Кульдже, закован, погиб голодной смертью в с. Мазар (место размещения Оренбургского полка в Китае. — В.Г.)».
Гибель семьи Луговских дала повод к обвинению Анненкова в том, что он намеренно отдал приказ о сборе офицерских жён для того, чтобы отдать их для ублажения впавшего в уныние воинства.
Нет оправдания ни Шульгину, ни Ганаго, ни Васильеву, ни другим насильникам. Однако в случившемся во многом повинен и Луговских. Как-никак Ганаго и Васильев находились в карауле, выполняли боевую задачу. Луговских знал это и видел, что караул пьян. Вместо того чтобы как-то объясниться, он стал давить погоном и даже открыл стрельбу. Анненковцы не любили дутовцев, считали их виновниками гибели колчаковской армии и нахлебниками своей. Поэтому их ответная реакция была такой острой, а действия такими дикими.
Защитник Анненкова Борецкий, пытаясь отвести от него обвинение в причастности к гибели офицерских семей или смягчить его, вынужден был сказать несколько слов в защиту Ганаго и Васильева. Обращая внимание суда на их душевное состояние в той обстановке, он сказал:
— Насилование и расстрел семьи Луговских — это было произведено Ганаго и Васильевым при переходе в тот момент, когда они прощались с родной землёй. Перед ними стояло неизвестное будущее, а вдобавок они были под влиянием спирта…
Мы понимаем, что эта часть выступления защитника неудачна и не может быть зачтена в пользу потерявших человеческий облик и достоинство людей. Но другая часть этого же выступления снимает с Анненкова всякую вину в случившемся:
— Мог ли знать и видеть Анненков в этих людях палачей? Только тогда, когда они сбросили с себя завесу и показали действительное своё лицо, Анненков принял меры и сдал их под суд!
Гибель офицеров и их семей терзали Анненкова всю жизнь. После Семипалатинского процесса, в предсмертных записках, он, видимо, обращаясь к нам, задаст вопрос: «Но кто же гарантирован от того, что люди-звери не проявят себя? И разве не были наказаны виновные?!»
Орлиное гнездо
Заперев Анненкова в горах и не решаясь туда сунуться, красное командование через советский Хоргос связалось с китайскими властями и просило в случае перехода анненковцев на территорию Китая разоружить их и не допустить в дальнейшем их нападений на советскую территорию.
Обстановка в приграничном Синьцзяне была очень острой и напряжённой. Здесь бурлило движение мусульман за автономию (фактически — за независимость), в которое активно внедрялись панисламистские идеи о создании Великого Турана от Туркестана до Кавказа. Движение находило живой отклик и среди мусульман Джаркентского уезда, и здесь, даже из среды местного советского руководства, исходили призывы к борьбе с русскими и к созданию независимого Казахстана. В Джаркенте и в китайских городах Кульдже и Чимпандзи ежедневно проходили митинги, накалялись и кипели страсти, а между Джаркентом и Чимпандзи бродили толпы антисоветски и антирусски настроенных мусульман. Отмечались и случаи нападения на русских. Так, 17 марта командир 27-го полка, дислоцировавшегося в Джаркенте, Кичатов доносил командиру дивизии, что 14 марта в Чимпандзи толпа таранчи окружила и хотела убить командира 2-го эскадрона Караваева
[273].
