— Надо пойти в управление дома и записаться на очередь на квартиру, — сказали они.
У нас с Ириной были опасения: вдруг это паршивый дом, вроде тех, что мы видели в избытке вокруг? В них жил такой сброд. Ни за что на свете не допустили бы мы, чтобы наши старые и уважаемые родители там поселились. Я пошёл посмотреть: нет — строение высокое и чистое, входившие и выходившие жильцы, в основном хиспаникс, выглядели аккуратно и казались вполне порядочного поведения. И дом стоял как раз через улицу от нашего. Я опять проконсультировался с Берл ом.
— Там живут нормальные люди, — сказал он. — Они или на обеспечении города, или работают за низкое жалованье. Почему нет? — жить там можно. Это Америка.
Что нужно, чтобы записаться? Пока я метался по разным организационным делам, заботливые казанцы сами пошли и записали моих стариков на очередь. Бывают же такие добрые люди! Им сказали, что квартира может быть в течение года. Так просто? У отца в Москве ушло четверть века, чтобы получить свою, хоть и тесную квартиру.
А тем временем Америка подарила нам ещё одного друга и доброго человека — мистера Джака Чёрчина, немного старше меня. Моя заботливая тётка Люба искала для нас покупателя драгоценностей. У неё был племянник по мужу, Джак, успешный бизнесмен средней руки, симпатичный человек, который души в ней не чаял и был готов сделать для неё всё. Услыхав про наши проблемы, он предложил купить все драгоценности сразу.
Джак немного говорил по-русски, так как уехал из России мальчиком-подростком.
С ним было легко сойтись: весёлый, общительный, откровенный, любитель острых анекдотов. Он сказал:
— Володя, дорогой, я счастливый это сделать для вас и для Любочка. По-настоящему, эти даймондс (брильянты) мне не очень нужно, я имею много. Но я имею тоже большая семья, и потом смогу делать гифтс (подарки) моим дочкам и внукам.
Мыс ним поехали к его оценщику. Это уже были не мелкие лавочки на 47-й улице, любезные сердцу мистера Лупшица, а большая фирма драгоценностей на Западной стороне Манхэттена: богатая приёмная и светлый большой цех за стеклом. Оценку делал сам хозяин фирмы. Он объяснил, что брильянты очень старые, по-старинному обработанные, поэтому для сегодняшнего рынка они не представляют большой ценности и нуждаются в новой обработке. Это я мог понять: им было более ста лет, из которых шестьдесят они пролежали в сундуке своих хозяев, скрытые от советской власти. За часы он назначил $3000 (на тысячу больше, чем давал Лупшиц), а за всё вместе — $7000. Это было приблизительно, то, на что я и сам рассчитывал. Я вздохнул, и Джак поехал со мной в ближний к нам банк — класть деньги на мой счёт, первый американский счёт в банке. Мы законно имели право на свой счёт в банке, потому что уже не были на обеспечении НЙАНА. Как говорили беженцы, «мы уже слезли с НЙАН’ы». И у меня появилась первая чековая книжка. Я хотел взять полторы тысячи — отдать долг нашей общей с Джаком тётке Любе, но он остановил меня:
— Володя, я всегда даю Любочка деньги, я дам эти полтора тысяча тоже.
— Джак, спасибо, конечно, но это мой долг.
— Что касается Любочка, то не беспокойся — это всегда мой долг.
Я понимал Джака — у него была широкая, щедрая натура. Покупка драгоценностей — это всё-таки был бизнес, а он хотел сделать подарок. Я люблю щедрость и тоже был щедрым, когда мог позволить себе такое удовольствие и роскошь. Смогу ли ещё?
На совести у меня оставался Лупшиц. Как-никак, он суетился, привёл нас в этот дом и познакомил с хозяином. Если нельзя быть щедрым, то и не надо быть скупым. Я подарил брошку-камею для его жены и три золотые царские монеты (на $500–600).
— А как же насчёт брильянтов? Продали другому? За сколько?
— Моя жена решила оставить их для себя.
— Вы же говорили, что вам деньги нужны.
— Нужны, конечно, но мы временно одолжили у друзей.
Общей ошибкой почти всех беженцев была поспешность в оценке американской жизни. Многие из нас очень быстро начинали считать, что уже её понимают. На самом деле, по поговорке «мы видим то, что знаем», мы судили Америку по своим привычным канонам, вывезенным из другого мира. В первый же месяц по приезде нам представлялось, что мы уже кое в чём разобрались. Потом проходил ещё месяц-другой, и мы осознавали, что тогда понимали не так, а вот теперь уже понимаем. Ещё через пол года-год признавали, что тогда тоже было не совсем то, но зато теперь… и так по этапам времени.
Доктор загружал Ирину работой, в которой она не имела опыта: она должна была производить анализы крови, делая под микроскопом подсчёты форменных элементов — красных и белых телец. Она не умела этого и боялась сделать ошибку. И всё чаще он поручал ей делать уколы — внутримышечные введения лекарств. Но она не была медицинской сестрой, не имела ни образования, ни практики. Ей казалось неправильным, что она должна была делать это. Но возражать она не смела и только жаловалась мне. Тогда мы оба ещё не имели понятия, что по закону она не имела права делать это, у неё не было лицензии — разрешения на эти процедуры. Её доктор, конечно, это знал, но нарушал закон, чтобы только не платить квалифицированной медицинской сестре в пять раз больше того, что платил Ирине. Ни Ирина, ни я не понимали — как это в самом центре Нью-Йорка, где было столько госпиталей и научных институтов, могло происходить такое.
Секретарша доктора, молодая американка по имени Шери, почти не скрывая ненавидела доктора и всё, что там происходило.
— Ах, Ирина, всё это такой фальшивый вздор! — говорила она.
На втором этаже, где командовала жена доктора, полноту лечили какими-то примитивными манипуляциями: накладывали примочки, прилаживали пневматические манжетки для сдавливания тканей, кормили тощим салатом (а потом пациенты шли в ресторан и наедались). Главная задача была — продержать пациента в офисе как можно дольше: оплата там шла по часам. Что бы ни делалось, декорум для сотрудников был улыбаться и угождать, угождать и улыбаться. Они и улыбались. Но с приходом Таси вели друг против друга постоянные интриги, в центре которых всегда была она. Другие сотрудницы из России жаловались на неё Ирине:
— Эта ваша «кисанька-лапушка» такая противная интриганка! Только и делает, что подлизывается к хозяйке и к доктору.
— Почему она моя? Я её знаю не дольше, чем вы с ней знакомы.
Приходя с работы, Ирина чуть ли не каждый день говорила:
— Я поняла — здесь никому доверять нельзя.
И мы с ней спорили.
Когда Ирина в следующий раз позвонила доктору Селину, секретарша долго её не соединяла с ним, но в конце концов он взял трубку и скороговоркой сказал:
— Завтра у меня будет специальная деловая встреча с администрацией по поводу вашего мужа. Позвоните послезавтра во второй половине дня.
Я с укоризной выговорил Ирине:
— Вот видишь, а ты сомневалась в нём. Я знаю: американцы — деловые люди. Может быть, послезавтра уже будем знать что-нибудь о моей работе.
