— Почему вы решили его сдавать? — сочувственно спросила другая.
— Потому что мне надо работать: у меня дочка разведённая и внучка маленькая. Нас некому поддерживать. Ах, как я не хотела уезжать из России! Дочка меня уговорила, и пять лет назад мы поехали в Израиль. И всё было хорошо: с моим стажем я начала там работать без всякого экзамена, дочка вышла замуж, внучка родилась. И вдруг как гром среди ясного неба — дочка разошлась! И не захотела там больше оставаться. Чего это нам стоило — выбраться из Израиля сюда… Два года ушли на разрешение, и мы всё ещё не устроены. Откуда я знала, что этот дурацкий экзамен обязателен для всех, даже с моим стажем? И вот, в мои-то годы, я пришла на эти курсы. Ну, разве это справедливо?
— Вы знаете английский?
— Откуда мне его знать? Кое-как разбираюсь со словарём.
— Говорят, в Калифорнии докторам разрешают работать без экзамена.
— Ха!., если правда… но это же — опять переезжать и устраиваться на новом месте!..
Я решил попробовать другую тактику работы с магнитофоном: слушать короткими частями, буквально одну-две фразы, и повторять их много раз подряд. Бог с ним, со смыслом лекции — нужно научиться слышать отдельные слова, а уже потом из них начнут складываться целые фразы. Когда — потом? Наверное, через неделю-две. Я нервно включал и выключал магнитофон каждую секунду. Включу — напряжённо вслушаюсь, перекручу назад и опять — включаю и вслушиваюсь. Довольно трудное занятие. Американец, сосед по столу, стал на меня коситься, а я с завистью поглядывал на него — небрежно развалившегося и слушавшего лекцию без остановок.
В тот день девушка, выдавшая мне кассету, так и не дождалась, чтобы я поменял её на следующую.
Дома Ирина спросила:
— Ну, как тебе понравились занятия?
— Знаешь, там, оказывается, не живая лекция в аудитории, а надо слушать записанные на плёнки лекции.
— Да? И как тебе это показалось?
— Тяжело понимать.
Но насколько тяжело, этого я сказать не решился.
После того ночного телефонного звонка мы с тревогой ждали, что может повториться что-то подобное. Особенно боялась, конечно, Ирина. От страха она стала носить с собой в сумочке большой шприц с толстой иглой.
— Если кто-нибудь станет на меня нападать, я вонжу в него эту иглу!
Я подтрунивал над ней:
— Пока ты будешь доставать шприц и снимать футляр с иглы, у тебя уже вырвут сумку.
Но она настаивала серьёзно:
— Я совсем не шучу! Если успею, то воткну в любую часть тела, хоть в глаза. Хорошо, что я научилась делать уколы. По крайней мерс, пригодится при обороне.
Ирина смотрела по телевизору много современных американских фильмов, а в них всё чаще показывали эпизоды таких диких и изощрённых преступлений, каких мы, выходцы из другого мира, не могли себе представить. Когда мы покинули Россию, там ешё был строгий режим контроля над всей страной и не было разгула преступного мира, который пришёл потом. А в Америке этот отрицательный атрибут слабого контроля был давно. И хотя телефильмы представляли мир выдуманный, но отражали они реальные факты. Это пугало многих беженцев, особенно нервно настроенных женщин. А у Ирины, на фоне постоянной тревоги за всех нас, нервы были напряжены постоянно.
Её напуганность отчасти передавалась Младшему, который постепенно всё больше мрачнел и всё меньше разговаривал дома, особенно со мной. Он уже начал заниматься в колледже, где слушал живые лекции преподавателей. Без привычки понимать длинные периоды живой речи ему это тоже было нелегко. Мы пошли с ним в его любимый магазин электроники и купили портативный магнитофон. Теперь он стал записывать лекции, а дома прослушивал их по два-три раза. На это у него уходили все ночи до утра, иногда до трёх-четырёх часов. От хронического напряжения и невысыпания от делался ещё более мрачным. Сын никогда не был хорошим учеником, всегда нуждался в подгоне и помощи. Но теперь мы не в состоянии были дать ему ни того, ни другого.
А я продолжал свою борьбу с магнитофонными кассетами-лекциями. Теперь все дни у меня уходили на это тоскливое занятие: заготовив себе большие сандвичи и взяв термос с кофе на весь день, я приходил туда к 10 утра и нередко уходил в 10 вечера. Вжимая свой зад в стул, а уши — в наушники, я задеревенело сидел весь день. Через неделю упорного сидения я начал только лишь различать отдельные слова на разных плёнках, независимо от дикции лектора. Тысячи раз заглядывал я в англорусский медицинский словарь, отчаивался, кусал губы, сжимал кулаки и готов был биться головой о стенку. В отчаянии я выходил с сигаретой в коридор, а там всегда стояли или сидели группки наших и вели свои бесконечные разговоры. Теперь мы все уже знали друг друга, и в беседах можно было получить кое-какую полезную информацию и слегка расслабиться.
Ушло ещё две недели, пока я стал понимать смысл того, что слушал. Выходил я из центра уже в темноте. По шумным и живым улицам мчались шикарные лимузины и ходил весёлый народ — кто в рестораны, кто из театров. В том водовороте богатой и счастливой жизни не было места для меня. Я шёл домой и упорно твердил сам себе: я добьюсь, я добьюсь, я добьюсь!.. А приходя домой, старался принимать более расслабленный и уверенный вид. Но Ирина, наблюдая, как оба мы с Младшим бились в своей учёбе, расстраивалась за нас всё больше и больше.
Придя однажды с наигранной весёлой улыбкой, я застал её сидящей на диване в позе абсолютного отчаяния: у неё были опущены плечи, она смотрела куда-то в пол, и на её лице были подавленность и грусть.
— Что случилось?
Не повернула головы и ответила не сразу:
— Я уволена.
Я даже не сразу осознал, настолько это было неожиданно. Я подсел и взял её за плечи:
— Что произошло?
— Ничего, ничего не произошло, просто доктор сказал мне: спасибо вам за работу, я вами очень доволен, но считаю, что по вашей квалификации вы можете найти себе более подходящее место. Вот вам чек на две недели вперёд. И всё.
Нетрудно было догадаться, о чём бедная моя Ирина думала, сидя в ожидании меня. Она зарабатывала почти $700 в месяц, и выжить нам без этих денег было невозможно. Найти другую работу нелегко, и на это нужно время. Конечно, она впала в глубокую панику. Прежде всего мне надо как-нибудь её успокоить — сразу всё равно ничего не придумаешь. Со всей возможной теплотой в голосе я сказал:
— Ладно, ты не отчаивайся, что-нибудь придумаем. Раз уж так случилось, постарайся об этом забыть.
— Я бы хотела забыть, — со слезами в голосе, — но мне обидно, что он гак поступил со мной. Я работала, выбивалась из сил, делала всё, что он меня заставлял. Почему от так сделал? Знаешь, я подозреваю, что это Тася устроила. Она всегда разводила интриги и сплетни.
— Ну и чёрт с ней, — продолжал я успокаивать Ирину. — Знаешь, моя мама всегда говорит: что Бог ни делает — всё к лучшему. Я уверен, что ты найдёшь работу лучше этой. Ну, что ты там такое делала, что тебе было интересно? — ничего. Ты очень устала, тебе надо отдохнуть. У нас есть ещё деньги за драгоценности, и мы можем продержаться несколько месяцев, экономя. А за это время ты обязательно что-нибудь найдёшь, может быть, даже по специальности, в научной лаборатории. Помнишь, что тебе говорил Эллан Граф? Я с ним поговорю, он ведь обещал помочь найти что-либо подходящее.
