Несколько более подкованных докторов — кардиологов и терапевтов, которые закончили институты недавно и имели лучшую подготовку по физиологии, биохимии и фармакологии, нередко затевали в коридоре учёные споры о том, что в лекциях многое объяснялось неправильно. У меня не было знаний и мнения, а итальянка Виктория говорила, со своей улыбкой:
— У ваших русских слишком много гонора. И вообще они слишком много говорят.
Мои отношения с ней принимали некоторый игривый характер. Практикуясь в разговорном английском, я часто ел ланч вместе с ней. Она покупала еду в кафетерии напротив, а я угощал её сандвичем своей конструкции и изготовления: несколько слоёв бекона с листьями салата между двумя большими кусками хлеба. Это был самый дешёвый вариант, но ей очень нравилось. Она хвалила мои кулинарные способности, и мы оба часто смеялись. Когда я неправильно повторял за ней английские слова, мы опять смеялись. Я чувствовал себя молодым и смешливым. А смех, говорят, до добра не доводит…
Однажды вечером на Каплане появилась старая знакомая — доктор Тася, «кисанька-лапушка», которая интригами выжила Ирину с работы и заняла её место. Она тоже пришла готовиться к экзамену. Увидев меня, Тася обрадованно подбежала:
— Как хорошо, что вы здесь! Вы сможете помогать мне. Я такая дура, такая дура!..
У меня к ней было неприятное чувство, и я постарался принять нейтрально-прохладное выражение.
Тася стала приходить каждый вечер после работы, обычно усаживалась на скамейке в коридоре, собирала вокруг себя других наших докториц, звала их «кисаньками-лапушками», курила и болтала часами. Ненадолго она уходила заниматься в зал, но скоро возвращалась в коридор и со вздохом заявляла другим:
— Ой, я чувствую, что не сдам, ну точно не сдам!., ничего не знаю, я такая дура!..
Об Ирине она никогда меня не спрашивала, а я тоже не упоминал о Тасе.
Несколько раз мне приходилось видеть её неподалёку от нашего дома вместе с мистером Лупшицем. Они так дружно болтали друг с другом, что нетрудно было догадаться: жулик нашёл жулика. Я здоровался прохладно, а то и заранее переходил на другую сторону улицы. Однажды всё-таки я столкнулся с Лупшицем лицом к лицу у выхода из синагоги:
— Эй, доктор, как поживаете? Что-то я давненько вас не видел.
— Целыми днями сижу и готовлюсь к экзамену на курсах.
— А, это Стэнли Каплана?
— Откуда вы знаете?
— Мне наша общая знакомая говорила, что видит вас там.
— Тася?
— Да, чудесная женщина, очень, очень умная.
И тут же спросил:
— Вы думаете — сдадите экзамен?
— Не уверен. Во всяком случае, не с первого раза.
Я рассказал в нескольких словах мои проблемы. Он, очевидно, мало интересовался вопросами приобретения знаний, поэтом вдруг спросил:
— Послушайте, может, вы всё-таки продадите мне те часы с брильянтами, или что-то ещё, если у вас есть?
— Я же вам говорил — больше ничего нет.
— А, ну-ну… а я бы дал настоящую цену, больше чем тогда.
— Но у меня действительно ничего нет.
— А, ну-ну… послушайте, я хочу вам что-то сказать, — он понизил голос. — Зачем вам вообще сдавать этот экзамен?
— Как — зачем? — чтобы снова работать доктором.
— Но вы сказали, что не уверены, что сдадите.
— С первого раза? — почти уверен, что не сдам.
— Вот видите… Послушайте, а вы действительно хотите его сдать?
— Что за вопрос? Конечно, хочу.
— Я могу так сделать, что вы наверняка сдадите.
Разговор принимал неожиданный оборот. Я даже рассмеялся:
— Вы пойдёте сдавать за меня? Каким образом вы можете сотворить такое?
— Это моё дело. Вы, конечно, сами будете сдавать, и всё будет совсем-совсем официально. Так официально, что ни одна живая душа об этом никогда не узнает. Вы только заплатите десять тысяч долларов, и получите готовую бумагу. Хотите так?
Я опешил. Были разговоры, что в Бруклине шла купля-продажа разных справок об образовании и даже дипломов из России, но я не слышал, чтобы продавался и американский экзамен. А он, оглядываясь, продолжал:
— Послушайте, никакого риска, никто не вовлечён и никто не узнает, никаких настоящих имён, ни-ни, кроме вашего. И вам даже не надо платить все деньги вперёд, можно в два приёма. Я объясню: мы с вами вдвоём идём в банк, и вы кладёте пять тысяч на нейтральное имя. Не на моё, и не на чьё-нибудь, а на нейтральное. Они будут там лежать, и никто о них не будет знать. Когда подойдёт день экзамена, вы его будете сдавать, как все, и делать всё, как полагается. Постарайтесь не делать вид, что вам легко — сдавайте, как все русские. Но результат вас пусть не волнует: вы сдадите во всех случаях, чего бы вы там ни написали. А? — подумаешь, кому это нужно, чего вы там напишите! Я гарантирую. А когда придёт положительный ответ, мы с Вами вдвоём опять пойдём в банк, и даже не вместе. Вы там докладываете ещё пять тысяч на тот же счёт. А я буду стоять в стороне. Я вообще в стороне. То нейтральное лицо снимет деньги со счёта. А вы себе можете поступать на работу. Ну как — нравится?
Меня бросало в жар и в холод при одной мысли, что можно так торговать экзаменом.
Говорил он серьёзно, и я подозревал — кто это «нейтральное лицо». А он продолжал:
— Послушайте, если у вас нет десяти тысяч, то можно сделать по-другому: нейтральное лицо снимает со счёта первые пять, а остальные пять вы выплатите в рассрочку за полгода, когда уже начнёте работать. Можно и так.
Совсем хорошо! — платить дьяволу в рассрочку. Он смотрел на меня снизу вверх, а я думал: что мне сказать этому пожилому человеку? прочитать ему лекцию об обшей морали? о врачебной морали? об уголовной ответственности? о моей собственной морали, наконец? Известно, что все жулики думают о других, что и они жулики тоже. Почему он подходил ко мне с этой меркой? Думал ли он, что раз я попал в тяжёлое положение, то пойду на всё, чтобы из него выбраться? Но что было толку объяснять ему, что, будь у меня хоть миллион, я никогда не пошёл бы на такую дьявольскую сделку с душой. Это то же, что и убийство, только — убийство своей собственной души.
— Извините, у меня нет денег, — я повернулся, чтобы уходить. Он поймал меня за рукав:
— Послушайте, последнее слово, — зашипел мне в ухо, — не надо даже никаких денег. Вы мне покажите, какие у вас есть драгоценности, и мы договоримся. Я вам говорю — это дело верное. Я знаю людей, которые это могут. Подумайте, а?..
Мне чуть ли не жалко его стало — так ему хотелось вырвать из меня хоть что-нибудь.
— У меня нет денег и нет драгоценностей.
Я был настолько в шоке от этой беседы, что решил больше не разговаривать с ним вообще.
Когда я рассказал это Ирине, она злобно ответила:
