— Он у вас писатель, кажется.
— Какой там писатель! — он играет в карты в аэропортах. Выискивает проезжающих людей с деньгами и обыгрывает их. А деньги он с какой-то мафией делит. Вы видели его синий «Кадиллак»? Он его использует как такси: берёт пассажиров и возит их за деньги. Но только он не каждого возьмёт. У них там целая организация. Они и наркотики покупают, прямо там же, у тех, кто привозит из Южной Америки. Ну вот, а недавно он потерял много денег, ему нечем расплачиваться с компаньонами. Вот он и решил заняться новым бизнесом: поставлять клиентам проституток. И он всё чаще стал брать меня с собой в аэропорты… а с недавнего времени перестал говорить своим клиентам, что я… его жена (она стала всхлипывать).
Мне уже неловко становилось слушать её, но и прерывать излияния души было тоже неловко. Таня запнулась, а потом закончила:
— Знаете, он хочет сделать из меня проститутку… и зарабатывать деньги на мне… Я так боюсь, я так боюсь его…
Чёрт подери, лучше бы я прервал её и ушёл, не дослушав. Она смотрела сквозь слёзы:
— Доктор, только вы не говорите никому, пожалуйста, я вас умоляю. Я буду о’кей, я всё улажу. Я решила уйти от него… скоро…
Я совершенно растерялся: как реагировать на этот рассказ-вопль. То, что её поведение становилось всё более странным, замечали все. И Мусин говорил об этом. Но такого поворота я не ожидал. Не приходилось мне ещё сталкиваться с подводными течениями преступного мира, тем более в Америке. Зачем она мне это рассказывала? У неё были друзья, наверное, они как-то смогут помочь ей…
По моим делам даже и размышлять обо всём этом мне было некогда: подходил день экзамена.
Много я в жизни сдавал экзаменов, сидя за столом напротив экзаменатора. Потом я пересел на другую сторону стола и много экзаменов принимал у студентов. Все они были устные, и оценка за них варьировалась не только от содержания ответа, но и от впечатления экзаменатора. Про предстоящий объективный письменный экзамен я слышал от многих уже целый год. Я приготовил себя к тому, что с первого раза его не сдам. Но во мне жило любопытство испытать всё самому — для тренировки к следующему разу.
Экзамен проводился в громадном бальном зале старого отеля «Стетлер-Хилтон».
Регистрация начиналась в 8 утра, но ещё за полчаса до этого я застал в вестибюле зала густую толпу молодых докторов, которая всё увеличивалась: собралось 1300 человек. Бросалось в глаза, что чуть не половина были из Индии и Пакистана — смуглые лица индийского типа доминировали, многие в чалмах и магометанских шапках, женщины завёрнуты в сари. Часто виделись и широкие и узкоглазые лица с Востока: филиппинцы, таиландцы, китайцы, индонезийцы. Попадались чёрные лица из Латинской Америки и с Карибских островов: пуэрториканцы, панамцы, доминиканцы, гаитяне, жители Ямайки. Несколько меньше приземистых смуглых людей с короткими шеями — мексиканцы, перуанцы. Белые европейские лица были в толпе в меньшинстве: из России, Польши, Чехословакии, Румынии, Греции. Немало было и американцев, закончивших медицинские институты в Мексике, Италии, Испании, на Филиппинах, — где образование стоило намного дешевле. И все, все почти — в возрасте около тридцати лет или меньше, ещё не работавшие. Женщин среди молодых было немного. Людей после сорока лет было мало: в основном из России и других восточноевропейских стран. Среди них почти половина были женщины. Моего возраста — около пятидесяти лет — были единицы. В той молодой толпе я был наверняка один из старейших.
Во всём этом я разобрался, прислушиваясь к разговорам и присматриваясь к окружающим. Национальные группы держались вместе и были легко различимы: на врачебный экзамен собрались люди из экономически слаборазвитых стран мира, их согнала в Америку бедность и неустроенность дома.
И мы, беженцы из Советского Союза, тоже были в этой пёстрой толпе выражением неустроенности в нашей бывшей «великой державе». Мне подумалось: как же неблагополучно положение моих коллег более чем в половине мира! Число сдавших экзамен производило впечатление настоящего нашествия: толпа докторов кинулась в богатую Америку заполнять бреши её медицины. И ведь такие же толпы в этот же самый день собрались для этого экзамена и в других крупных городах США. А экзамен повторялся каждые полгода.
Экзамен стоил $350, оплаченных заранее, и мы регистрировались по списку. Регистраторы строго сверяли фотографии и подписи с расписками при заявке (бывали случаи сдачи экзамена подставными лицами). Контроль был отработан чётко.
Глядя на разноплемённую толпу моих коллег, я думал: почему Америка с её богатством и высокой культурой профессионального образования не может сама обеспечить себя своими докторами? Много времени спустя я понял: по-настоящему передо мной тогда была иллюстрация силы культуры Америки — страна иммигрантов, она способна принять в себя толпы иностранных специалистов, в том числе и докторов, без опасения ослабить уровень своей техники, науки, медицины.
Между тем толпа возбуждённо гудела, переговаривалась на всех языках. Русские иммигранты сгрудились группами. Их можно было определить сразу: старше всех других и много женщин. Была там и доктор Тася, с сигаретой в зубах. Она нервничала и всем и каждому повторяла:
— Ой, кисанька-лапушка, я не сдам, не сдам, чего учила — не помню, ничего не знаю!..
Около неё с застывшим от страха выражением лица женщина-психиатр из Львова. Увидел я и того, кого подозревал в ночном звонке с угрозами расправиться со мной — доктора-коммуниста. Прислушавшись к его типичному хриплому голосу, я убедился, что это был он. Я подумал: «Вот приобретение для американской медицины!» — и отошёл.
Среди нас были ветераны сдачи: сдавали экзамен уже четвёртый-пятый раз и чувствовали себя здесь вполне привычно. Я прислушивался к разговорам. Некоторые тонко продумывали систему списывания и взаимной информации, об этом шло много разговоров:
— Слушай, если правильный ответ «А», ты показывай один палец; если «В» — два пальца, если «С» — три пальца, если «D» — четыре, если «Е» — пять. И держи пальцы на колене с моей стороны, чтобы проктор (наблюдающий служащий) не заметил. И я тебе по такому шифру. Ясно?
Были семейные пары, у мужа с женой тонко разработано, как списывать. Кто-то с завистью говорил, что индусы и филиппинцы заранее узнали вопросы по телефону из их стран (там этот же экзамен сдавался раньше по поясу времени).
— Моя сестра будет целый день сидеть возле женской уборной, а у неё в сумке будет лежать учебник. Как только я пойду в уборную, она за мной, не показывая вида, что мы знакомы. Я в туалете смогу быстро заглянуть в учебник.
— А я буду списывать у индуса, у которого соседний со мной номер. Я его спросил, он согласился, говорит, ему всё равно.
— Да, это индус, а вот американцы, так, наоборот, прикрывают свои ответы локтем. Жалко им, что ли? Мозги у них какие-то перевёрнутые, — вставила психиатр.
Мне, бывшему профессору, было неловко участвовать в этих разговорах, я держался в стороне.
Двери зала раскрылись, мы двинулись к своим индивидуальным столикам с номерами. Старший проктор по микрофону назидательным голосом сообщал правила проведения экзамена, мы нервно вслушивались. Прокторы в длинных проходах между столами раздали каждому запечатанный номерной буклет. На отдельном листе ответов мы написали своё имя, номер и дату рождения. В три приёма, по три часа, надо было отмечать карандашом правильный кружок ответа в выборе А, В, С, D, Е, соответственно номеру вопроса. Вопросы были разной длины: иногда одна строчка, иногда полстраницы, иногда на выбор четыре-пять кардиограмм или рентгенограмм, фотографий кожных болезней, длинные генетические таблицы. Всё прекрасно и чётко напечатано на меловой бумаге. Вопросов было более пятисот: на один ответ давалось менее минуты. Перед истечением времени каждой части звучали два сигнала, а с третьим, последним, буклеты строго отбирались — потянуть время нельзя было.
