Плохо спав, 4 декабря 1980 года, через два с половиной года после приезда в Америку, я приехал в госпиталь Святого Винсента на Двенадцатой улице — на час раньше срока. Мне представлялось, что меня сразу поставят на рабочее место и я начну «вкалывать». Оказалось, что директор был в отпуске, ортопедический кабинет новой поликлиники ещё не открыт, и никто не знал, куда меня направить и с чего мне начинать.
В отделе кадров улыбнулись, сказали «добро пожаловать», послали в отдел охраны и сказали, чтобы я получил белую форму. Меня сфотографировали и выдали нагрудный пропуск с именем и фотографией. На нём значилось, что я числюсь за отделом медицинских сестёр (Nursing service). С пропуском на груди я пошёл получать форму — белые брюки и рубашку. В зарешеченном складе, в подвале госпиталя, никого не было, пришлось наведываться несколько раз. Проходило ценное время, которое я считал на деньги. Наконец повезло: с третьего захода я увидел в открытом окошке лицо без всякого выражения — толстая чёрная женщина средних лет. Я встал напротив неё, но она упорно смотрела куда-то мимо меня. Несколько раз я повторял, протягивая ей бумагу из кадров:
— Извините, я пришёл, чтобы получить форму… Могу ли я попросить Вас… Скажите, пожалуйста, форму здесь выдают?..
Мой английский, конечно, не был ясным, но понять, чего мне нужно, было не трудно — в склад приходили только за формой. Хотя мы стояли напротив друг друга, попытки привлечь её внимание были безуспешны — она всё смотрела куда-то в другую стенку, в упор меня не видя. Я стал указывать ей на мой нагрудный знак. Глянув на него искоса, она исчезла, вернулась, без выражения на липе, швырнула мне свёрток и заняла свою позицию. В свёртке были синие брюки и синие рубашки. Я был уверен, что мне полагалась белая форма, как всем, кто работал с больными.
— Извините, это не то, мне полагается белая форма… Простите, я хочу получить белую форму… Видите ли, я буду работать с больными, мне нужна белая форма…
Реакции на толстом чёрном лице никакой, точно говоришь с манекеном. Ну что было делать? Я уже потерял массу ценного времени. Но я всю жизнь носил белые халаты, белый был цвет моей профессии. Даже в самых худших ожиданиях я представлял себя парамедиком в БЕЛОЙ ФОРМЕ. Нет, не стану я менять цвет из-за этой бабы.
Как ни робок я был для начала работы, но пошёл добиваться белой формы по всем инстанциям. Структуры служб я не знал, и вообще ничего не знал, выяснял — от кого это зависело, пока не наступило время ланча; все вспомогательные службы как вымерли. В течение двух часов потом я искал администратора, час растолковывал ему свою просьбу, объясняя своё положение. Он был занят, почти не обращал на меня внимания, потом всё-таки позвонил по телефону той бабе и долго уговаривал её поменять мне синюю форму на белую. В конце концов я опять оказался в подвале у того же окошка. И то же лицо с тем же безразличным выражением торчало там. После новых моих просьб она буркнула:
— Завтра! — и захлопнула окошко. Её рабочий день закончился. И на этом закончился и мой первый тоже.
Дома Ирина ждала меня с рассказами и впечатлениями, а я мог только рассказать, как всё упёрлось в безразличие и негативизм одной чёрной мелкой сошки:
— Не так я представлял себе начало американской работы. Но всё-таки за восемь бесцельно проведенных часов я получу шестьдесят четыре доллара: время — деньги!
Назавтра мне удалось получить белую форму, и помощница администратора, не зная, что со мной делать, отвела меня в другой конец подвала — в Отдел медицинского снабжения. Заведующая встретила меня радостными восклицаниями:
— Добро пожаловать!
Она тоже понятия не имела, что со мной делать, и стала расспрашивать. Я объяснил, что доктор Ризо предложил мне работу ортопедического техника.
— Действительно? Как прекрасно! А что вы раньше делали?
— Я готовился к докторскому экзамену, я был доктором-ортопедом в России.
— Действительно? Как прекрасно! Вы хотите стать доктором?
— Да, я был доктором в России и хочу стать им в Америке.
— Действительно? Как прекрасно. Вы здесь надолго?
— Навсегда, я надеюсь пройти трейнинг и снова стать доктором.
— Действительно? Как прекрасно! А когда вы пройдёте трейнинг, вы снова вернётесь в Россию?
— Нет, я здесь навсегда, я политический беженец.
— Действительно? Как прекрасно! Знаете, что?.. — она повела меня в большую соседнюю комнату, доверху заваленную старым ортопедическим оборудованием — костылями, шинами, ходилками, каталками, креслами на колёсах, коробками с гипсовыми бинтами.
— Ужас, что здесь делается! — она развела руками. — Я никак не могу добиться от администрации, чтобы мне дали кого-нибудь разобраться в этом бедламе. Наведите, пожалуйста, здесь порядок.
И исчезла, обдав меня обворожительной улыбкой. После моих объяснений и её восклицаний это было по меньшей мере странное задание. Если «время — деньги», то зачем меня, квалифицированного техника, «кидать» на рассортировку хлама? Но что было делать: начинать работу с отказа? выразить возмущение? недоумение? Она и не собиралась меня ущемить или обидеть, просто не понимала, для чего я у неё оказался.
Когда-то, ещё в Москве, я говорил, что для начала не погнушаюсь никакой работой в Америке, даже санитарской. Как дословно сбывалось! — слова оказались пророческими. И вот я принялся растаскивать весь тот хлам по разным углам. И так работал неделю.
Моя комната-склад находилась рядом со службами инженерного отдела, и мимо часто проходили люди в синей форме — слесари, механики, электрики. Все они были чёрные, почти все — иммигранты из Латинской Америки и с Карибских островов. В подвале не было работников в белой форме и почти не было — с белыми лицами. Видя меня в тех условиях, они удивлялись, останавливались и заводили разговор:
— Здорово. Ты чего тут делаешь?
— Да вот, разбираю оборудование.
— А ты откуда?
— Из России.
— Из России?! — возможно, я был первый русский на их пути, они тут же спрашивали:
— А это правда, что Россия хочет воевать с Америкой?
Вопрос был закономерен: тогда в разгаре была холодная война, и недавно Россия вторглась в Афганистан, что вызвало возмущение и опасение всего мира.
— Простые люди не хотят войны, её развязывают правительства, а не народ, — отвечал я.
— Ага, понятно…
Они были весёлые, улыбались, смеялись, многие что-то напевали, некоторые, разговаривая, даже пританцовывали.
— А ты чего делал в России? — улыбаясь.
— Я был там доктором, ортопедом.
— Доктором? Наверное, был богатый? — со смехом.
— Н-н-нет, в России вообще нет богатых: там коммунизм — там все бедные.
Тут они все, что называется, покатились от хохота. И я заражался их смехом.
