Новые планы и новая реальность
Моя мама, счастливая нашими успехами, в возрасте восьмидесяти лет собралась ехать в Израиль с русской туристической группой. К старости она стала религиозной, ходила по воскресеньям в православную церковь Святого Владимира, неподалёку от нас, и теперь решила посетить святые места. У неё была тайная мысль — поблагодарить там Бога за наше избавление от коммунизма и за то, что Он дал нам выдержать испытания тяжёлой иммиграции. Она сказала мне об этом лишь намёком, не желая обсуждать свои религиозные воззрения, которые скрывала глубоко в душе. Может быть, думала, что я скептически отнесусь к этой идее. Она даже не хотела просить деньги на эту недорогую поездку, заплатив из своих, скопленных понемногу. Я с трудом уговорил её взять у меня ешё. Всю жизнь она давала деньги нам, и даже здесь отдала те, что достались ей от умершей тёти Любы — про запас для оплаты учёбы Младшего.
Мамина вдовья грусть по отцу уже прошла, как проходит всё на свете. Но теперь она вздыхала, что едет в Израиль без него. Я провожал её на метро в аэропорт Кеннеди и переводил ей, когда пристрастная служба безопасности Израиля задавала вопросы насчёт багажа. Но мамин возраст и её благородная прямая осанка отметали все подозрения. Я смотрел ей вслед, когда она с группой проходила через ворота металлического детектора, и думал о том, как же много она всю жизнь делала для всех нас!
В аэропорту оказалась и моя старая знакомая — доктор Тася, она провожала кого-то с той же группой. Хоть я преднамеренно старался не смотреть в её сторону, она весело подошла ко мне:
— Могу подвезти домой, у меня машина.
Тася заметно пополнела, была модно и с шиком одета. Мне неприятно было её общество, но и отказаться неудобно — пришлось поблагодарить и согласиться. Она лихо рулила, заполняя кабину машины сигаретным дымом, и без умолку тараторила:
— Мы с моим бойфрендом хотим купить себе «Мерседес». А что? Я как доктор смогу списывать стоимость машины на деловые расходы. Можно списать сколько хочешь — никто не проверяет… У моего бойфренда два обувных магазина в Бруклине и дела идут о’кей. Многие покупают, потому что у него — без тэкса (налогов). Он на этом делает хорошие деньги… Я уже присматриваю себе офис где-нибудь в Бруклине, чтобы побольше русских иммигрантов. Американцы к нам всё равно не идут. А мне же и лучше — с русскими договариться куда проще — свои люди, друг друга понимаем. Придёт в офис на один визит, а я могу написать, что приходил на два или на три…
Что бы она ни болтала, всё выходило какое-то жульничество. Тася понимала жизнь в Америке просто — надо хватать! Я уже от многих слышал, что в районе Брайтон-Бич, в Бруклине, как грибы растут офисы русских докторов-иммигрантов. Рассказывали, что лечат они по старинке, в традициях отсталой советской медицины. И хотя у всех иммигрантов была только одна страховка для бедных Медикейд (Medicaid), эти доктора зарабатывали очень хорошо, предъявляя страховой компании счета за непроведенное лечение.
У меня тоже были свои планы, но менее радужные, чем «Мерседес», офис и заграбастывание денег. Пока что я только доказал, что я могу: могу быть доктором и писателем. Могу, но ещё не стал. Почивать на лаврах не приходилось: это была только опорная точка отсчёта на длинном пути нашего становления в американской жизни. И в основании этой опорной точки был, к сожалению, мой возраст — пятьдесят два. Я должен был торопиться, чтобы в наступающем 1982 году попасть в резидентуру.
Доктор Аксельрод пока молчал, и у меня росло предчувствие, что надеяться на него и на Ризо нельзя, надо скорее начинать искать резидентуру. В хирургии это сложней всего, и продолжается она пять лет. Значит, если меня примут в программу какого-нибудь госпиталя, то к моменту окончания мне уже будет пятьдесят семь с лишним — очень позднее начало самостоятельной работы! Да и возраст опасный.
Я думал, думал, и у меня возникла идея: теперь, когда я сдал необходимые для начала экзамены, надо одновременно с поиском резидентуры просить Комитет по ортопедической хирургии (БОРД) сократить мне время трейнинга. Я слышал краем уха, что такие примеры бывали — если в Америку иммигрировал известный профессор, то ему или вообще разрешали не проходить заново трейнинг, или сокращали его. Правда, те люди были из западного мира, известного в Америке, а не из-за железного занавеса коммунизма. Но надо попытаться.
И в то же время, имея контракт с издательством и сжатые сроки, надо было торопиться переделывать и заканчивать рукопись — это занимало много времени и усилий. Мой переводчик Майк работал медленно и не очень квалифицированно, пришлось искать и договариваться с другим — Евгением Островским. И я должен был платить обоим, переводы стоили больших денег.
Вдобавок к этим планам я думал о реализации своего нового изобретения. Работа гипсового техника навела меня на мысль упростить и улучшить наложение гипсовых повязок; я придумал для этого простые пластмассовые формы-вкладки. Мне вновь пришлось делать эту работу вынужденно, после того как я уже «походил в профессорах». Иногда полезно спуститься с облаков и посмотреть, что и как делается внизу, чтобы вникнуть и улучшить.
Держа свою идею в секрете, я стал думать, как запатентовать это изобретение. Оно сулило успех и деньги. Я не изобретал уже более пяти лет. Теперь новое изобретение захватило меня, я был полон этой свежей идеей. На её реализацию, как на всё на свете, тоже нужны были время и деньги.
В общем, планов в голове было много, а времени мало. Но главное — мой творческий потенциал возвращался ко мне. Значит, я не сломался.
Мы с Ириной обсуждали все практические шаги. Я говорил:
— Первое, что надо сделать, это запросить Комитет по ортопедической хирургии (БОРД) сократить мне срок резидентуры. У молодых докторов уходят два года на освоение самых начал хирургии, но мне-то это не нужно. Если мне сократят два года и вместо обычных пяти лет дадут три, я смогу закончить резидентуру в пятьдесят пять лет. Хоть и это поздно, но всё-таки лучше.
Я тут же сел писать письмо-запрос в БОРД, приложил к нему копии всех моих дипломов и патентов. Раньше я стеснялся их показывать, чтобы они не мешали, но теперь надеялся, что помогут. Это была приятная работа, я делал её с надеждой и энтузиазмом и даже размечтался вслух:
— Знаешь, если кому-нибудь из членов комитета понравятся эти бумаги, то, может, найдётся такой, который заинтересуется мной и захочет помочь мне найти место в хорошем госпитале. Когда я сам был членом комитета в Москве, я многим помогал.
Ирина была настроена более трезво:
— Лучше не рассчитывать с самого начала на многое. Ты не знаешь людей, которые будут читать эти бумаги; может, это простые бюрократы, бездушные, как везде. Уже много раз ты убеждался в этом в Америке. Но сократить трейнинг на один год — это могут.
Отправив бумаги в БОРД, я стал рассылать анкеты-заявления в разные программы резидентуры. Я выбрал программы в лучших госпиталях Нью-Йорка и даже рискнул послать документы в клинику братьев Мэйо — самый знаменитый госпиталь мира, в городе Рочестер, штат Миннесота. Я всё надеялся, что кого-то может заинтересовать русский доктор, который был успешным профессором, автором и изобретателем, а всё-таки решил уехать из России, чтобы начать новую жизнь в Америке.
