Приехав домой, Глеб тут же завалился спать, чувствуя, как тяжелая тьма надвигается на него, как поезд, громыхая колесами.
Утром он пришел к ней в комнату, окунувшуюся в медовый солнечный свет, опустился на колени перед кроватью, и, словно маленький провинившийся мальчик, положил голову на ее грудь, как на плаху, замерев в напряженном ожидании. Ее тонкие длинные пальцы, прижимающиеся друг к дружке, как будто пытавшиеся согреться, оторвались друг от друга и нерешительно пробежали по его голове, точно беличий хвост от бабушкиной муфты, которым она так любила играть. Ему, как домашнему коту, захотелось замурлыкать от блаженства. Слезы наполнили покрасневшие веки, точно маленькие лодочки, и теперь он вычерпывал воду и усилием воли загонял выступившую соленую влагу обратно. Кисть маленькой руки опустилась на его затылок, он ощутил прогоняющее боль тепло, и женская ладонь побежала вперед, ероша его прилизанные волосы.
35
В стране закончилась эпоха развитого социализма и начался хаос дикого первобытного капитализма.
В НИИ, где работали Вика и Глеб, перестали регулярно давать зарплату: задерживали месяца по три, а оклад был меньше, чем минимальная пенсия. Денег теперь еле хватало, чтобы заплатить за квартиру и купить самую примитивную еду: картошку, капусту, крупу, макароны. Вика пристрастилась теперь печь постные блины, смывая остатки кефира со стенок коробочки. Когда однажды мамина подруга, муж которой был директором крупного торгового центра, принесла в подарок триста граммов сыра, радости и благодарности их не было предела.
Умерла старенькая Викина бабушка, ее квартирку примитивно отремонтировали, поклеив свежие бумажные обои, — и сдали студентам за небольшие деньги, позволяющие покупать ребенку одежду, из которой он вырастал, как подснежник по весне, фрукты и развивающие игрушки.
Собирали яблоки в саду, варили пюре без сахара и закатывали в банки. Из супового набора, в котором были одни кости, умудрялись и щи сварить, и картошку потушить на второе.
Один за другим сотрудники увольнялись из НИИ: уходили в растущие, как грибы, кооперативы, которые так же быстро исчезали, будто срезанные грибником: то сожгут ларек, то убьют хозяина, то предприятие просто обанкротится, не в состоянии платить оброки государству, местным рэкетирам и администрации.
Как это всегда бывает, после ухода старого руководителя новый все переделывает на свой манер, отстраняя приближенных бывшего, — и Глеб теперь стал в некотором роде изгоем. Он был несказанно рад, что успел защитить диссертацию, но чувствовал, что после смерти тестя его обходят: сознательно исключают из списков докладчиков на конференциях, из претендентов на гранты и просто не повышают зарплату. А с зарплатой научных сотрудников в то лихое время можно было ходить только за хлебом и сырками «Орбита». Многие его сокурсники уехали по контрактам в Канаду, США, Германию, Англию, кто-то просто ушел в торговлю. Кто-то занимался извозом и ремонтом автомашин, кто-то переквалифицировался в риелторы и инкассаторы. Один из друзей, уволившийся из института и сколотивший бригаду по установке сантехники, предложил Глебу подрабатывать у него напарником по вечерам и выходным. Иногда они стелили еще и линолеум и брали заказы на покраску окон и дверей.
Дома он теперь почти не бывал. После института ехал к заказчику. На неделе чаще всего обдирали от краски окна, вытащив стекла из рам и расплавляя краску горячим феном. По выходным клали линолеум или тянули новые пластиковые трубы. Семью он почти не видел, но это было и не очень плохо. Маленький ребенок подрастал, был гиперактивным и нервным, часто капризничал и пускался в плач, и сил у Глеба на то, чтобы еще нянчиться с таким ребенком, не было. Если же он был дома, то Вика, так или иначе, пыталась втянуть его в воспитание и помощь по хозяйству. Когда он приходил с работы пораньше, жена стрелой вылетала к нему в прихожую со слезами: «Я больше не могу! Я с ума сойду! Посиди с ним!» Ему иногда даже легче было шабашить, чем находиться дома.
С подработками у него появились хоть небольшие, но деньги, которых, впрочем, еле хватало, чтобы свести концы с концами. Он приходил домой и буквально падал. Вернее, сначала ужинал: иногда Вика даже кормила его, но чаще приходилось все греть самому. Уже за ужином чувствовал, как надвигается сон, будто лавина снежного оползня, погружающего сознание в темноту. Несколько раз он засыпал за чашкой чая и свежей газетой или книгой, положив голову на кружевную клеенку.
Жизнь состояла теперь из работы головой, труда физического и короткой передышки на обед и сон. Жизнь вошла в какую-то ровную и глубокую колею, из которой даже в сторону не заносило, хотя дорога была глинистой и развезенной. Он даже подумывал, не уйти ли ему из НИИ совсем, чтобы иметь больше возможности заниматься более прибыльным трудом. Так бы, наверное, все и продолжалось, но в квартире, в которой они вдвоем с напарником сменили трубы, ночью вышибло вентиль. Были выходные — ни хозяина квартиры, ни жильцов из квартир двумя этажами ниже, дома не было. Пролило аж до первого этажа. Залиты были не только четыре нижние квартиры, подмокла стена в подъезде — и штукатурка кусками осыпалась на лестницу. Стена подъезда стала похожа на афонскую пещеру с известняковыми скалами. Только утром соседи снизу увидели, как с потолка сочится вода и весь пол в их квартире блестит лужицами, будто после дождя.
Их обвинили в том, что они не профессионалы, и подали на них в суд. Судья присудил сделать ремонт во всех четырех квартирах, а также в подъезде на подмокших этажах. В результате была продана старая машина тестя, на которой теперь ездил Глеб, но долг еще оставался. Вика держалась стоически, но масло в огонь подливала теща, которая, постоянно обсуждая своих неудачных зятьев, совершала медленную и верную работу, будто копившаяся ледяная подземная вода и накалявшее скалы солнце делают свое дело — и вот уже ручеек бежит в образовавшейся трещине. Трещина становилась все шире и шире… От развода удерживало то, что он все-таки был кормилец. Он не был ни сантехником, ни маляром, ни плотником и никогда не собирался им быть, его называли раньше безруким, но понадобилось освоить эти навыки, овладел ими — и худо-бедно, не чураясь грязной работы, тащил семью, пока Вика сидела дома с ребенком.
Уходить с работы Глеб не решался, но занялся переписыванием видеокассет и музыки дома по выходным и вечерами, опять появились небольшие деньги, позволявшие даже съездить отдохнуть на море втроем в Крым или на Кавказ. Однако его работодатель и напарник, снимающий небольшой офис под студию звукозаписи, видимо, не заплатил кому-то дань — и по наводке конкурентов к нему пришла милиция, завели уголовное дело. Глеб каким-то чудом выскочил сухим из воды: его спасло то, что зарплату он получал черным налом в конверте и нигде не проходил по существующим отчетным бумагам. Напарник же, имеющий офис, зарегистрированный на его имя, ведший отчетность о деятельности фирмы и ищущий клиентов, загремел на год в места не столь отдаленные. По институту пополз слушок про уголовные дела зятя бывшего гендиректора.
Как-то незаметно в их семье поселилась ревность, ревность к возможностям супруга. Пришла погостить, потом стала возвращаться все чаще и чаще. Родители Вики помогали в карьере друг другу и гордились успехами супруга. Отец говорил, что без мамы он бы никогда не добился того, чего достиг. Став директором института, отец всячески опекал своих женщин. Глеб же воспринимал успехи жены, всегда примеряя их на себя, и если она в чем-то опережала его: публиковала статью или ехала на конференцию, то он напоминал Вике, что та просто пользуется именем отца, что люди жалеют ее, делают все, как если б отец просил их об этом. Это была неправда. Человеческая природа почему-то устроена так, что дети людей, достигших чего-то в жизни, вызывают чаще всего раздражение и зависть. Вика будто жила в тени отца… — так маленький цветок типа одинокой маргаритки хиреет в тени большого ароматного куста жасмина, кружащего голову и притягивающего взгляд. На нее в лучшем случае не обращали внимания, но чаще всего ее имя вызывало зависть и сопротивление. Отец, впрочем, тоже старался никогда ее не выделять. У нее всегда была зарплата не выше других, она никогда не ездила на конференции чаще других специалистов, ее не повышали по службе. Но когда Вика делала что-то самостоятельно, отец очень гордился ею. Так она практически сама выучила английский по самоучителю: на курсы ходила только для сдачи кандидатского минимума. Отец всем рассказывал, что его дочка сама освоила чужой язык, то же самое делала и мама. Другое дело Глеб. Когда она пошла на курсы английского при своем НИИ, чтобы усовершенствовать свой разговорный, Глеб устроил целый скандал: кричал, что она забросила семью, что тратит деньги неизвестно на что, на какие-то там курсы, которые «на черта попу гармонь». Злился, когда она «учила по ночам уроки». Самое смешное было то, что через две недели он оказался тоже на курсах английского, только уже при местном институте иностранных языков, дающем диплом установленного образца после четырехлетнего обучения.
