И мама ответила: «Каждый раз, когда я пыталась тебя понять, ты агрессивно реагировал — и я боялась разбудить в тебе приступ раздражения и гнева». Я тогда сказал, что любовь как бы помогает переступить страх. Но мама ответила, что ей не помогает, что она никак не может привыкнуть к тому, что я такой… И тогда я стал маме объяснять, что несколько лет назад я даже за порог квартиры боялся выйти. Меня охватывала прямо паника. С кем-то разговаривать — вызывало вообще безумный страх. И я начал пытаться соотносить то, что у меня в голове, с тем, как это понимает обычный человек.
Я пояснил маме, что не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой, потому что это просто страх, основанный на боли. И я лучше кого-либо понимаю, что такое страх и боль! И я не обижаюсь и не осуждаю ее! Это привело маму в ступор. Я обнял ее, потому что знал, что это ее успокоит.
* * *
Я научился различать и запоминать паттерны мимики, жестов, телодвижений, запаха, которые у нормальных людей обозначают вещи, которые в моей голове были плавающими кусочками пазлов в большой луже, застывшей на утреннем морозе. Я хреново могу выражать свои эмоции и распознавать чужие. Я не знаю, как нужно реагировать. И потому я создаю некие паттерны, которые любой обычный человек примет за «понимание» и «поддержку». Мой мозг не понимает, зачем я делаю все это, — он просто работает.
Но я понял, что для того, чтобы люди поняли меня, знали, как я себя чувствую, мне постоянно необходимо говорить им о том, что со мной происходит, и спрашивать их о том, что они чувствуют и думают. Потому что иначе я не понимаю ничего!!! Мне необходимы субтитры к каждому действию, иначе это вызывает сильное напряжение в нервной системе.
* * *
Любые прикосновения ко мне только усиливают мою тревогу. Раньше и общение приносило тревогу. Но я научился распознавать паттерны мимики, жестов и фраз, чтобы уметь доносить свое состояние людям, которые не понимают, какие у меня проблемы. С тех пор общение меня успокаивает. Я веду дневник — это мой диалог с собой. Я разговариваю сам с собой, когда нервничаю. Когда я хочу унять тревогу, я начинаю разговаривать о своих чувствах и мыслях. Я научился говорить мягче, обнимать маму и бабушку, прикасаться к ним, когда они нервничают.
Представьте на минутку, что вы наполнены радостью, любовью и счастьем. Но ваше физическое тело не может выразить этого. Вы радуетесь, но улыбки на вашем лице нет. Вам очень хорошо, но все, что видят окружающие, это пустой взгляд мимо собеседника.
* * *
Общественная мораль слишком жестока к нетипичным людям из-за непредсказуемости того, что такой человек может сделать в следующую минуту. К тому же для общества благодатнее, когда один человек абсолютно ничем не отличается от другого и все его действия можно заранее проконтролировать.
Когда вам смешно, вы едва можете выдавить из себя улыбку. Уголки губ приподнимаются — и тут же падают, точно маятник. Окружающие вас люди не знают, что чувствуете вы. Они видят «слепой взгляд» мимо собеседника, а вы не в силах говорить, у вас ступор из-за перенасыщения чувств, у вас одно выражение на лице.
Когда вам говорят: «Я сейчас умру от смеха!», то вы понимаете это дословно и перестаете смешить человека в страхе за его жизнь. Самая большая проблема в моей личной жизни — это перенасыщение. Чуть больше звуков, чуть больше цвета, чуть больше объектов или прикосновений — и тело впадает в полный ступор, не могу смотреть в глаза, не могу разговаривать, сижу, укачиваясь на полу или на кровати. Весь день на лице одно выражение.
Так же происходит, когда мама говорит: «Сходи купи хлеба». Я спрашиваю: «Какого купить?» Мама отвечает: «Любого!» И тут начинается приступ. Мозг не может оперировать этой структурой. Я понимаю все буквально — пойду и возьму любой. Я стою около прилавка и впадаю в ступор. Потому что «любой» — это никакой. Мозг уходит внутрь, так и не сделав выбор. Потому что мама сказала: «Любой». А я жду, когда приступ пройдет. Заставляю себя представить, какой хлеб мне нужен, а в теле все спазмируется.
Мой мозг — это компьютер. И если для определения функции кнопки F1 ввести показание «любой», то компьютер зависнет. Либо черный, либо белый, либо ржаной, либо с отрубями, либо с подсолнечными семечками, либо с кунжутом, либо с семечками тыквенными… Выберите какой… Но слово «любой» приводит мозг к синему экрану компьютера.
* * *
Укачивания — отдельная часть моего поведения буквально с трех лет, до сих пор это помогает успокоиться и уснуть, притупить сильную реакцию на какой-то звук, резкий цвет или угловатость предметов.
* * *
Почему я виноват в том, что я такой? Почему я столько лет испытываю чувство вины за это? За то, что я не могу чувствовать! Для меня мир — это алгоритмы. Алгоритмы чувств, эмоций, мыслей, движений объектов. Я знаю, какое это чувство, но не могу его испытать. Я просто знаю его. Это — как знать, что такое шоколадное мороженое, кушая его, просто знать, какой вкус шоколадный, но не чувствовать его.
Мне сложно понять, как реагировать на то, что чувствует собеседник, — приходится копировать чужое поведение, чтобы казаться адекватным, а лучше просто молча наблюдать за остальными.
Я помню, как плакал у мамы на коленях, потому что думал, как я буду любить человека?
Каждый раз, говоря человеку, что я его люблю, я понимаю, что не чувствую этого. Я знаю, что люблю, но не испытываю чувства. Когда разговариваю, то сто раз обдумываю, какие реакции могут вызвать мои слова, а после общения еще раз сто прокручиваю в голове разговор и последствия возможных алгоритмов.
Каждый раз, когда мне говорят: «Я люблю тебя!», я боюсь и испытываю чувство вины, потому что точно знаю, что тоже люблю этого человека, но я не чувствую этого.
* * *
Целый вечер гуляли со Златой в обнимку. А я ничего не чувствовал. Не в смысле, что к Злате ничего не чувствую. Я вообще ничего не чувствую! Мой мозг не ассоциирует объятия с радостью и удовольствием. Я смотрел на льющиеся солнечным водопадом волосы Златы, на ее точеный профиль, напоминающий мне портрет какой-то императрицы, на кожу, похожую на упругие лепестки белой лилии, и пытался придумать, как нужно себя вести, если бы я чувствовал себя, как она, счастливо! О том, что она счастлива, говорили ее вспыхивающие на солнце глаза, ловящие солнечные лучи, будто осколки зеленого бутылочного стекла, пускающего солнечные зайчики; щеки, розовеющие, точно наливающееся соком яблоко, повернувшееся боком к солнцу; ее улыбка, расцветающая на губах распахнувшимся к свету цветком.
Это тяжело. В момент, когда нужно понять, что тебе с человеком хорошо, уютно, я ничего не чувствую и не понимаю, как быть!
* * *
Я не понимаю, что люди имеют в виду, когда говорят одно, а подразумевают другое, поэтому я научился спрашивать их постоянно, что они чувствуют и о чем думают. И я не могу выразить поддержку. Я тупо застываю и максимум, что могу: это — за руку взять и что-то сказать. А то, что говорю, — обычно получается невпопад. Я от этого даже ушел к себе в комнату — и расплакался, лег на диван и плакал в подушку, чтобы никто не слышал. Как я понимаю, это комплекс неполноценности дает о себе знать.
