Фольклорист удивился.
– А почему не жива?
– Пожаров много было, мил человек. Тайга пластала, не дай Бог! – Старообрядец крякнул и перекрестился двумя перстами. – У меня вот, к примеру, свояк сгорел позапрошлым летом в своей избушке. Огонь был за рекою – далеко. Бояться вроде нечего. Ну, свояк прилёг да и заснул. Вечным сном. Утром одни головёшки нашли на берегу. Видно, ветер ночью всполошился, вот огонь-то через реку и перекинулся. А насчёт Златоустки, это, паря, не к нам.
Приезжий человек по сторонам понуро посмотрел.
– А у кого тут ещё можно спросить?
Глуховатый Белотур повернул к нему ухо, изнутри поросшее курчавым волосом. Заметив это, старик Авдон вступил в неторопливую беседу.
– А у кого теперь спросишь? Вся старина, почитай, перемёрла, а молодёжь разъехалась.
– А родители Златоустки? Где они теперь?
Старик Авдон вздохнул и почесал под мышкой, где виднелась мокрая от пота ластовица – красная матерчатая вставка на серой хлопчатобумажной рубахе.
– Родители? А где? Мамка от сердца померла, не перенесла позора, а тятенька, тот маленько дольше протянул. Здоровый мужичина был, богатырь, можно сказать. На медведя с голыми руками хаживал. Но после того, как доченька пропала – как свечка на огне день за днём стал подтаивать.
Все трое помолчали. Повздыхали. Неугомонный шмель буравил воздух под высокой простоволосой берёзой, покрытой чёрными пятнами – древнее дерево было, уже поизносило своё белое платье.
Приезжий фольклорист отмахнулся от шмеля, закружившего над головой, хотел закурить, но спохватился вовремя: старообрядцы будут недовольны.
– А вы не знали кузнеца Великогроза?
Качая серебряными головами, старики заулыбались в бороды.
– Ну, кто ж его не знал, Великогроза Горнилыча, царство ему небесное! Великая гроза была на кузне. Как начнёт, бывало, молотом греметь – словно колокольники звонят на колокольнях. Мастер был. Кузнецарь. Теперь уже такого не сыскать.
Глаза фольклориста заискрились, точно угольки в кузнечном горне.
– Говорят, что сын был у него.
– Два сына было. Апора – это старший. Я слышал, будто он теперь живёт у моря. Город Святого Луки. Не слыхал?
– Даже бывал там, – сказал приезжий.
– Ну? – Старообрядец удивлённо посмотрел на человека, побывавшего в такой немыслимой дали – в старинном городе, который был основал Святым Лукой. – Вот, значит, старший там, а младший, Ванька, тот был да сплыл. Шибко беспокойный парень был, рассказывают. Счастье-долю смолоду пошёл искать да сгинул.
– А вот ещё в народе говорят, – смущённо допытывался фольклорист, – говорят, будто отец Ивана согрешил в своей далёкой молодости. И поэтому, дескать, этот Воррагам – чуть ли не родственник Ивана Простована.
Рассказчики переглянулись. Плечами пожали.
– Этого, мил человек, мы не знаем, понапраслину говорить не станем, грех.
Фольклорист опять подёргал носом, точно к чему-то принюхиваясь.
– А правда, что это Иван обнаружил в тайге месторождение золота?
– Рождение рыжего дьявола! – Старик Белотур насупился. – Вот с этого рождения и началась погибель таёжной стороны. Сам видишь, какая деревня. Двести лет стояла, полями цвела, колосилась рожью да пшеничкой. А теперь?
На скулах приезжего проступили, заплясали желваки. Он курево достал. Пачку в сильных руках повертел.
– А вы случайно… – Он покашлял от волнения. – Вы Литагиных не знали? Тут где-то жили. У них в семье был лётчик – Звездолюбом звали.
Старообрядцы, посмотрев друг на друга, погладили облака своих белых бород.
– Нет, мил человек. Мы лётчика не знали. Мы жили в тайге. Глубоко. А сюда недавно перебрались. Почему? А там теперь кругом, сынок, одни сплошные лесозаготовки. Скоро и медведи убегут.
Они ещё немного поговорили. Солнце над таёжной стороною поднялось, прогоняя туманы. Голос кукушки почудился где-то – сиротливо кукукнул вдали и растаял печальным эхом. Зато сороки бойко затрещали там и тут. И стая воронья, пролетая над деревней, загорланила так, что морозец по коже.
Собиратель фольклора поклонился старикам и пошёл, грустно поглядывая по сторонам и отмечая, какое хорошее место было выбрано для этой деревни. Сосны с кедрами на крепких лапах двести или триста лет назад подошли к этому берегу, обступили гранитный мыс, обточенный проворными водами бурной реки. А самые крепкие, самые отважные деревья пришли на улицу, на края огородов, за которыми виднелись лодки, до половины выдернутые на берег, а то и вовсе выдернутые и перевёрнутые дощатым брюхом кверху.
Деревня эта, где жили теперь две-три семьи староверов, дышала на ладан. Только несколько домов смотрелись крепко, статно, а все другие покривились, похилились, брошенные хозяевами. Дома эти строились – как большинство в Сибири – просторные, крыши покатые, способные держать широкие белоснежные одеяла, дополнительно греющие суровыми зимами. К домам примыкали разные надворные постройки, на задворках бани. И всё это хозяйство ещё совсем недавно шумело и звенело – детским смехом, говором деловых мужиков; там и тут мелькали наряды женщин; старики и старухи перед каждым домом сидели на лавочках. А теперь куда ни посмотри – всё позарастало полынями, крапивой, захлебнулось лебедой, чертополохом. Скворечники над сараями опустели. Колодезные журавли – один за другим – «разлетелись», колодцы обрушились. Какая грусть, какая боль и тоска великая вот в этих русских брошенных деревнях, да и вообще в заброшенности любой земли, где когда-то кипела жизнь, люди работали, потом поливали луга и поля, влюблялись, рожали детей и растили, свято веруя в лучшее. А теперь эта вера – на деревянных резных куполах – кресты уронила в траву забвения, и нету, нету, кажется, силы на земле, способной поднять, возродить эти полуразбитые церкви, эти дома, кривобоко торчащие да кривооко смотрящие с укором на пришлого человека, словно день вчерашний ищущего здесь.
Приезжий понуро стоял, исподлобья смотрел на картины своей опечаленной, чтоб не сказать, оскорблённой прародины. Смотрел и вспоминал строку из Библии, а точнее, силился припомнить: «Как там написано? «И на крыле святилища будет мерзость запустения и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя».
А кто опустошитель? Кто?
Он вспомнил циничную роскошь Стольного Града, в новую эту эпоху – эпоху сумасшедших перемен – заметно разбогатевшего, разжиревшего; белокаменный жир и жир золотой там и тут свисал с подбородков зданий, со щёк, с боков. Он вспомнил терема и хоромы новоиспеченных господ. Двухэтажные загородные дачи среди сосен или берёз. Виллы с конюшнями для породистых лошадей, с лужайками для выгула собак, с бассейнами, куда наливалось шампанское во время сатанинского разгула. Разве это не шабаш? И разве можно всё это терпеть? «Окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя», – говорится в Библии. – А кто, кто это должен сделать? Кто накажет опустошителя? Господь Бог? Когда? Во время второго пришествия? Нет! Надо сегодня, сейчас порядок в стране наводить. И чем быстрей, тем лучше!»
