Заморские психологи поработали с Королём. Его душа, его мозги превратились в полигон для испытания новых психотропных препаратов. Заморские психологи, выполняя чей-то приказ, однажды отыскали Златоуста, который жил в то время анахоретом где-то в лесу, километрах в сорока от Стольнограда. Эпоха сумасшедших перемен заставила Златоуста поселиться в заброшенном домике, питаясь тем, что вырастет на огороде. В полуразрушенной хибарке, высокопарно именуемой «творческая лаборатория», тихими, бессонными ночами он терзал бумагу, надеясь родить такой шедевр, который принесёт и славу, и богатство. И при этом он хотел не поступиться небесными принципами. Возможно ли такое? Да, возможно, сказали психологи, под видом новых друзей-корешей появившиеся на горизонте. Психологи стали капать ему на психику, памятуя о том, что капля точит камень.
И денно и нощно ему внушали мысль, что он ничуть не хуже, чем Оскар Уайльд, ворочавший громадными гонорарами. Перед его разгорячённым воображением проплывали яхты Мопассана. Он спал и видел замки и дворцы Метерлинка – видел их как свои. И видения эти не были пустопорожними. Он чувствовал в душе своей божественную силу, невероятный творческий заряд. И пришла пора определиться: куда, в какую сторону и с кем он пойдёт по современной житейской дороге. Максималист по натуре, он не хотел золотой середины. Кто сказал, что она золотая? Враньё. Середина серая – ни то и ни сё. Он хотел быть великим лириком. А когда он сообразил, что лирика в родном отечестве и даром не нужна – он озлобился на весь мир. Ах, так? Ну, хорошо. Думал быть инженером человеческих душ, а придётся идти в инженеры человеческих туш. Кто виноват? Никто. Такая, брат, эпоха на дворе – весь народ в серебре. В его глазах – вчера ещё лирических – появился блеск металла, переплавленный с лёгким презрением и снисхождением. Глядя на современную жизнь, он зловеще стал ухмыляться. И ухмылочка эта – всё шире и шире – захватывала смелое скуластое лицо. И сквозь черты славянских поколений постепенно стали проявляться черты монголо-татарского ига. Всколыхнулась память о Золотой Орде, подарившей ему не только скрытый азиатский абрис, но и горячую, кровавую жестокость, тоже скрытую в глубинах сердца и души. До недавних пор он даже сам не догадывался о том кипучем, кровожадном «азиате», несколько сотен лет назад вселившемся в какого-то предка – по материнской или по отцовской линии. Из поколения в поколение кочевал тот боевой «азиат», растворяясь в мягком золоте славянских кровеносных токов, утрачивая свой первоначальный пыл. И всё же до конца не растворился, не утратился. И вот настало время – азартный вертопрах воскрес в душе! Современный Стенька Разин, Пугачёв, только вместо сабли – острое перо блестит в руке. Этот вертопрах в душе, в крови – он объявился дерзко и непрошено, чуя звуки современной боевой трубы на изломе ХХ века, когда страна опять вздыбилась от новых потрясений. Вислогубые лирики оказались на грязной обочине жизни. А по центральным проспектам и площадям уверенной хозяйскою походкой пошли, а вернее, помчались на «Мерседесах», «Линкольнах» и «Роллс-ройсах» новые герои новых русских сказок. Среди этой разношерстной публики было, конечно, немало хороших, вполне добропорядочных людей. Только больше всего там нашли себе место современные фификусы – ловкачи, проныры, прохвосты, аферисты, сутенёры, проститутки, хитрованы, киллеры. А на страницах книг и на экранах восторжествоали чудовищные монстры, вурдалаки, насильники и упыри.
Анализируя всё то, что происходит вокруг да около, Златоуст – голодный и холодный – однажды сказал новым друзьям-корешам:
– Хватит мне хлебать квасной патриотизм. Изжога от этого кваса. Изжога. Подайте мне бокал хрустальной крови!
– Вот это правильно! – похвалили кореша и протянули огромную рюмку в виде человеческого черепа. – Вот это по-мужски! Значит, согласен?
Дерябнув какой-то кровавой отравы, он хрустальный череп расхлестал об пол.
– Согласен! Только яхты Мопассана мне и даром не нужны! И дворцы Метерлинка в гробу я видел! Мне нужен другой гонорар!
– Это какой же такой? – изумились кореша.
– Златоустка! Золотаюшка моя!
Новоиспечённые друзья переглянулись, перемигнулись и пообещали этот баснословный гонорар.
– Только мы даже не знаем, как она выглядит. Вы не подскажите?
И тут бедолага замешкался. Кроме этого зазвонистого имени – Златоустка, кроме туманного образа, окутанного чем-то голубым и розовым – в голове ничего не осталось. Друзья-психологи моментально это просекли, отвлекли его от разговора. Новую рюмаху поднесли и тут же, на закуску, так сказать, подсунули какой-то гламурный, крикливо-размалёванный журнал с красотками земного шара. И в больной фантазии писателя вспыхнул сначала один соблазнительный образ, похожий на Златоустку, потом второй и третий. И началась такая карусель, которая, в общем-то, Королю понравилась. Красавицы едва ли не всей планеты прошли перед ним – в неглиже. И не только прошли. Многие задерживались на ночь. Такой был гонорар. Такой контракт.
Как живёшь, так и пишешь – банальный принцип. Но именно этого, кажется, и добивались от Короля Мистимира, который, правда, был ещё не коронован и всё ещё помнил, что он – Златоуст, который ищет Златоустку. Но помнить оставалось недолго; райские лотосы, отнимавшие память, доставлялись ему попеременно с дивными райскими красотками. И вскоре с ним произошло нечто такое, за что не только нельзя было ругать – оставалось только пожалеть. Это был какой-то дикий ужас. Содом и Гоморра. Это было то, что у женщин называлось «бешенство матки» – истерия, сопровождавшаяся слезами, смехом, судорогами, параличом и гиперсексуальностью. Медицина прежних лет такое «бешенство» приписывала только женщинам, однако вскоре понятно стало, что подобным типом истерии могут страдать и мужчины, в числе которых оказался Король Мистимир. Женщин, страдающих такой истерией, медицина кличет нимфоманками, а мужиков, стало быть, можно звать нимфоманами. Именно в такого полусумасшедшего нимфомана стал превращаться Король. Поначалу, когда болезнь ещё только-только зародилась пониже пояса, Мистимир не просто радовался, но и гордился – какой он могучий и неутомимый. А потом уже и сам не рад был – не мог остановиться. То шоколадно-знойную бабёнку подавай из Греции, то снегурочку из ледяной Исландии. То японку ему на ночь, то марсианку на день. И ни конца, ни края не предвиделось этой вакханалии, болезни этой, которая характерна тем, что взбесившийся нимфоман не может получить наслаждение от землетрясения на кровати. Вулканическая лава, извергающаяся из него, не приносит облегчения. Ополоумевшая плоть постоянно требует продолжения плотоядного извращения.
И примерно также дело обстояло с издателями, которые постоянно требовали продолжения, а творческая лава, низвергавшаяся на страницы, уже не могла принести удовольствия автору. Но приносила деньги – и немалые. И слава была на первых порах, такая слава – классики в гробах от зависти переворачивались.
После выхода первых романов – миллионными тиражами – ему вручили «Орден золотого беса». Потом была корона, обсыпанная фантастическими драгоценностями. Только эта корона была не простая. Какой бы король ни надел эту корону – голова непременно закружится. Земля уходила у него из-под ног – и ушла окончательно после того, как ему сделали переливание крови; несколько литров жидкости, обогащённой смесью нишыстазола, железожлобина и ещё какого-то сатанинского зелья. И вскоре после этого Златоуст уже не помнил, кто он такой. Он был Король Мистимир и это его устраивало.
