Порою улетали на какой-нибудь далёкий туманный островок, затерянный в лазоревой океанической дымке. Там отдыхали как в земном раю: пальмы веерами колышутся над головами; под ногами белосахарный песок, будто просеянный через мелкое сито; коралловые рифы, способные задерживать сильные волны – вода у берегов лежит как шёлковая. Что ещё нужно для счастья? Почему этот прообраз земного рая вскоре начинал подспудно раздражать? Да потому что охрана каждый шаг отслеживала при помощи бинокля, а главное – при помощи какого-то хитроумного чипа, вживлённого под наркозом; даже сам Король не знал, где этот проклятый чип. И тогда, внезапно свирепея, он поджигал бамбуковую хижину – за всё заплачено! – и забирался в брюхо вертолёта, где уже сидела кокотка Луза, растерянная и напуганная непредсказуемым поведением гения. С тихого, дикого острова они вдруг улетали в шумный мегаполис – бродили по Нью-Йорку, рулетку крутили в Лас-Вегасе. А порой улетали в Швейцарские Альпы – на лыжах покататься захотелось. Нравился ему такой контрастный душ для души.
– В моём отечестве, – говорил он кокотке, – лето теперь, пыль столбом, а тут – белоснежные страницы снегов.
– А где твоё отечество?
– Далеко, – угрюмо отвечал он. – В туманах.
– Нет, ну, а всё-таки, – настаивала кокотка. – Читатели частенько спрашивают, откуда появился этот великий человек?
– Из чрева матери, – мрачно говорил он. – В Туманном Альбионе, может быть. Я точно не помню. Только тянет меня в те края, в туманы.
Ему и в самом деле был по душе Туманный Альбион, где так славно можно затеряться в густых морских туманах, вечно укрывающих низменные части Великобритании. Нередко улетая в эти низменные части, Король Мистимир всякий раз удивлялся. «Я в этом тумане – как вареник в сметане!» – думал он, ощущая странное умиротворение, какое ощущалось в давнем детстве, когда он прятался, крепко зажмурив глаза в полной уверенности, что никто не видит, не найдёт. И вот это желание – спрятаться ото всех – начинало преследовать Короля, породив сначала удивление, а затем растерянность и даже испуг. В глубине души он понимал, что ни в каких туманах от себя не скроешься и никакими деньгами, никаким богатством от совести не откупиться. Он уже почти забыл язык богов – дэванагари. Он уже разучился летать – дар левитации пропал. Он понимал, что день за днём предаёт в себе что-то святое, такое что-то, во имя чего он и пришёл-то на эту Землю. Понимал, терзался и потому искал забвение в бутылке.
Зелёный змий опять перед ним появлялся.
– Верной дорогой идёте, товарищ! – похваливал он. – Эдгар По нашёл когда-то рукопись в бутылке, так, может быть, и ты чего-нибудь найдешь!
– А как же? Всенепременно! – уверяла кокотка, обожавшая этого змия. – Хорошо, что ты, зелёненький, пришёл. Он хоть маленько развеется. Нельзя же всё время за писательским столом горбатиться.
– Нельзя, нельзя горбатиться, иначе Пегас в один прекрасный день в верблюда превратится! – подхватывал старый приятель. – Надо расслабиться. Надо сделать опрокидонт. Смотрите-ка, милостивейший Король, что я принёс. Фронтиньяк. Французское мускатное. То, что вы любите. Надо прикоснуться к истине в вине. А где истина, там и счастье.
– Счастье – это когда тебя понимают, – пробормотал Король и неожиданно спросил: – А вы знаете, как эта фраза полностью звучала в устах Конфуция? Так я вам скажу: «Счастье – это когда тебя понимают, большое счастье – это когда тебя любят, настоящее счастье – это когда любишь ты». – Он глубоко вздохнул и посмотрел на свою подругу, которая опять подливала ему. – Ну, что, кокотка? Пора домой?
– Как скажешь, мой повелитель.
Мрачный и пристальный взгляд его сделался жутковато-испепеляющим.
– А по-моему твой повелитель – Бесцеля.
Кокотка вздрогнула – тени от наклеенных длинных ресниц, как бабочки, вспорхнули с побледневшего лица.
– Ну, что за глупости? Король! Вы перепили, Ваше величество.
– Перепил? Или перепел? Как будет правильно? А, кокотка? Не знаешь? Так я тебе скажу… – И снова он смотрел на неё глазами разъярённого тигра. – Кокотка, я тебя вижу насквозь.
Делая обиженную мину, Лузиана скривила розу напомаженного рта.
– Вашему величеству пора домой. Покуда вы ещё не вдрабадан. Как в прошлый раз.
– Ты будешь мне указывать? – Король повелительно щёлкнул пальцами в воздухе. – Гарсон! Тащи сюда коня! Коня и яка!
Зеленозмийцев, потирая лапки, хохотнул:
– Конь залез на яка – родилась коньяка.
3
Пиршества эти, кутежи-вояжи заканчивались, как правило, разбитой, больной головой и полуразрушенным сердцем, которое колотилось молотом, рёбра выколачивало. Король возвращался домой – как захудалый выжатый лимон; и душа его и тело, и кредитные карточки – всё было выжато. Лихой гуляка, способный за вечер просадить сто тысяч долларов, Король становился прижимистым – требовал от старого слуги отчёта за каждую копейку, потраченную за время своего отсутствия. Помятый, небритый, и душою и телом подавленный Мистимир, как всегда после запоя, долго и хмуро молчал. За несколько своих разгульных дней постарев будто на несколько лет, он выглядел несчастным, разрушенным до основания. Валяясь на перине в спальне, ахал, охал, жалуясь на боли в сердце, в голове.
Старый слуга покорно хлопотал вокруг да около, отпаивал классическим рассолом вперемежку с целебными травками. Но самое главное средство – это был древний какой-то цапцапарель.
– Ну, разве так можно? – ворчал старик. – Она тебя угробит, лахудра эта. Неужели не понимаешь?
– Перестань, – осипшим голосом просил хозяин. – Она меня любит.
– О, да! – печально соглашался Чернолик. – Её любовь широкая как море, да только вот что интересно: приливы её большой любви почему-то всегда совпадают с приливами твоего большого гонорара. Не заметил? Она же тебя обкрадывает, как эта… Как жена Цицерона обкрадывала – самым бессовестным образом.
– Вот видишь. Цицерон терпел и нам велел.
– То есть, как это – терпел? Он развёлся.
– А я не женился ещё.
– И не вздумай. Она же…
– Ну, хватит! – Страдалец морщился. – Ты же видел, сколько мы с ней напахали перед поездкой?
– Вы порхали. Аж до потолка. – Абра-Кадабрыч неодобрительно смотрел на рабочий стол. – Ум заходит за маразм от этой графомании.
– Старик! – Мистимир утомлённо закрывал глаза. – Ты отстал от жизни. Ни черта не понимаешь.
– А ты впереди паровоза бежишь. И он тебя скоро догонит, раздавит.
– Гляди, не накаркай.
– Я не Воррагам, чтоб каркать.
Страдалец приподнялся на кровати. Насторожённо посмотрел куда-то в угол.
– Воррагам? Он прилетал?
– А как же! – Старик пальцем потыкал в сторону камина. – Всю трубу опять разворотил. Не может в дверь войти по-человечески. Всё время через трубу. Грозил, орал во всё воронье горло.
