3
Спасаясь от погони, он запрыгнул в первый попавшийся поезд и поехал, куда глаза глядели; на пути было много вокзалов, пристаней, но нигде он не мог оставаться подолгу. Каждый день кругом него ходили, как серые тени, какие-то оборванные, замурзанные забулдыги, новые друзья. Вместе хлебали мутную какую-то бормотуху или самый чистый, огненный спирт, украденный из железнодорожной цистерны, стоящей в тупике.
– Амрита! – оскаливаясь, говорил Горнила Зазвонович. – Бессмертие нам обеспечено!
– Какая Рита? – недоумевали. – Чо тебе не нравится?
– Всё хорошо, одно лишь плохо, друг мой, – бормотал он. – Друг мой, друг мой, я очень и очень болен! Сам не знаю, откуда взялась эта боль? То ли ветер шумит над пустым и безлюдным полем? То ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь…
В такие минуты на него смотрели с недоумением, с уважением и даже с опаской. Многие знали уже: убогий этот странник силой свирепого взгляда мог по столу передвигать стаканы, бутылки, игральные карты.
– Покажи, – просили.
– Приходите в цирк, – сердито сопел он. – Голодранцы. Дети подземелья.
Среди голодранцев и великовозрастных детей попадались даже такие, кто недавно составлял славу и гордость отечественной науки, философской мысли и просвещения. Вся эта «гордость и слава» летом ночевала в кустах, в лопухах, а зимой в теплотрассах. Документов у голодранцев не было, и всякая встреча с милицией грозила неприятностями. И только Горнила Зазвонович спокойно смотрел в глаза представителей власти. Дети подземелья обалдевали от фокусов, какие он вытворял: подсунет, бывало, этикетку от вина или водки – вот, мол, паспорт вам, и вот билет. Милиционер по слогам прочитает – Горнила Зазвонович Кузнецарь! – вернёт документы и честь отдаст на прощание.
– С такими ксивами чего не жить, – завидовали дети подземелья. – Знай, катайся по белу свету…
– Вот и я так думаю, – однажды сказал Кузнецарь. – Поеду, окопаюсь где-нибудь в провинции. На землю сяду.
– Лишь бы не в тюрягу, – зубоскалили. – И что ты будешь делать на той земле?
– Буду сады разводить. Выращивать яблоки. Голодранцы трепали его по седым и грязным волосам.
– С такой головой только вшей разводить. А на хрена тебе яблоки? Закусь?
– Я хочу светлые, добрые мысли писать на яблоках. Буду потом посылки рассылать в детские дома, в больницы…
Дети подземелья смотрели на него с сочувствием и состраданием: видно, крыша совсем прохудилась у человека.
Уходя от детей подземелья, он сказал на прощанье:
– Пойду, подзаработаю маленько, а то неловко и даже стыдно одинокому литературному волку выступать в роли зайца.
– Чо болтает – сам не знает, – говорили дети подземелья, глядя в спину товарища. – Хороший мужик, только чокнутый.
День был прохладный, ветряный, когда он разгружал вагоны в тупике. Вкалывал, потея, отдыхал, садясь на прохладную рельсу. В тупике росла полынь, испачканная мазутом. Стебли полыни были унизаны росинками лилово-дегтярного цвета. Рыжий битый камень влажновато поблескивал вдоль железнодорожного полотна. Крупа какая-то рассыпана. Воробьи слетелись на дармовщинку, верещали, толкали друг дружку, топорщили крылья и дрались – только пух летел. Взъерошенные, в пыли и в мазуте изгвазданные воробьи – пока молчали – издалека похожи были на соловьёв, и потому Кузнецарь смотрел на них с грустью и жалостью. Ему казалось, у воробьёв такая же судьбина, как у него: были соловьями-златоустами, а превратились, чёрт знает в кого.
Управившись с одним вагоном, грузчик собрался приступить к другому и вдруг увидел перед собой какого-то сытого хмыря. Физиономия эта показалась знакомой, только плохо было видно: перед глазами грузчика плавали красные круги.
– Здорово! – Хмырь самодовольно улыбался. – Не узнаёшь? – Он глазами показал куда-то за вагоны. – Пошли, в машине потолкуем.
– А в чём дело? Говори.
– Пошли. Ты что? Боишься?
Катая желваки по скулам, грузчик поднял железный рыжеватый прут, оказавшийся под ногами. Легко согнул в дугу – ржавчина посыпалась на сгибах.
– Держи на память. Разогнешь, поговорим. Хмырь ничуть не удивился.
– Ты же потомственный кузнец, так чего же не гнуть?
Горнила Зазвонович насторожился; его родословную знали не многие. Он прищурился, разглядывая сытого хмыря, у которого будто бы имелось два лица. Одна половинка от папы, вторая от мамы. Это был давний знакомый Яшка Обсахарела, чуть ли не в детском саду получивший прозвище Двуликий Янус.
– Яшка? Век не узнал бы! Вот забурел, так забурел! – Горнила Зазвонович сплюнул под ноги. – Сала теперь на тебе, как на хорошем борове.
Толстокожий боров не обиделся, но всё-таки предупредил полушутя:
– Полегче на поворотах. Мы таперича не то, что давеча.
– Да мне плевать! – Горнила Зазвонович посмотрел на согнутую железяку, напоминавшую лом.
– Ломовую психологию надо бросать, – поучительно заметил Обсахарела. – Ты по старинке думаешь, будто против лома нет приема. Есть.
– Конечно. Сегодня на каждом углу прочитаешь: «Приём цветного лома». Так что против лома – есть приёма.
– Хохмишь? Хотя, я думаю, тебе сейчас не весело. Ты же сюда пришёл не развлекаться.
Потная физиономия грузчика сделалась жесткой.
– Мне работать надо. Чо ты припёрся? Обсахарела поиграл ключами от машины.
– Ехал мимо, гляжу – упираешься как папа Карло. Ну, вот решил помочь.
Горнила Зазвонович посмотрел на перстень, сияющий на мизинце бывшего приятеля.
– Бриллиант? Настоящий? – Грузчик поцокал языком. – Отличная штука. Только лучше носить не на мизинце, а в носу. Все культурные папуасы так делают.
Откидывая голову, Обсахарела расхохотался, колыхая салом, свисающим с двойного подбородка. В это время к ним подошёл кривоногий узкоглазый парень в тюбетейке – хозяин трёх вагонов, нанявший для разгрузки бродяг, алкашей, а также физиков и лириков, оказавшихся на обочине жизни. Останавливаясь на почтительном расстоянии, кривоногий снял тюбетейку и поклонился, здороваясь на ломаном русском.
– С этим парнем, – Обсахарела небрежно показал на грузчика, – я сам рассчитаюсь. Свободен.
Узкоглазый опять поклонился, будто помолился на идола. Стараясь не показывать спины, кривоного ушёл как-то боком-боком, бормоча при этом слащавые слова благодарности.
Двуликий Янус руку с перстнем сунул за пазуху. Достал чёрный кожаный бумажник – в виде пухлой книжицы. Поплевав на пальцы, зашелестел «зелёными страницами».
– Держи!
– Не надо. Я столько не заработал.
– Бери, пригодятся. – Ян засунул доллары в нагрудный карман его куртки. – Ну, так что? Пойдём к машине?
Доллары как будто прожигали куртку, доставали до сердца.
