Златоуст, ещё в ту пору, когда назывался Король Мистимир, неоднократно общался с теми людьми, кто занимался тайными и явными делами, направленными на разрушение. Чаще всего общался он с Воррагамом, который оказался удивительно грамотным чёртом.
– Святая Русь, – говорил Воррагам, – как-то очень быстро начала сдавать свои тысячелетние позиции. Вам не кажется? Или, может быть, Святая Русь вовсе и не думала сдавать свои позиции? Может, просто-напросто Святая ваша Русь взяла да повернулась к вам обратной своей стороной?
– Какой такой «обратной»? – удивился тогда Мистимир.
– Да тою самою обратной стороной, которую давно уже заметил ваш великий философ: «Святая Русь имела всегда обратной своей стороной – Русь звериную».
Мистимир сначала растерялся, потом сказал:
– Ну, коли так, то есть надежда, что эта звериная Русь порычит-порычит, помашет медвежьими лапами да и снова к нам снизойдёт – повернётся ликом пресвятым.
– Есть надежда, – согласился Воррагам, поигрывая своею неизменной тросточкой, похожей на метлу. – Надежда есть, но есть и опасенье. А что, если заклинит ваш поворотный круг?
– Почему заклинит? – Мистимир посмотрел на тросточку Воррагама. – Ты, что ли, палку свою в колёса будешь вставлять?
– Не в этом дело, – рассуждал Воррагам. – Дело в том, что вы слишком долго кружитесь – через века и пространства – от Святой Руси к Руси звериной. И где гарантия, что вы не докружились до такого предела, до такой великой неодолимой пропасти, от которой уже невозможно будет отвернуться? Ты не думал об этом, Король Мистимир?
– Думал. И вот что надумал. Надо мне с вами прощаться. Не хочу я больше…
Воррагам захохотал-закаркал.
– Поздно спохватился, голубь! Поздно!
– Да нет, не поздно, ворон, – в том ему ответил Мистимир. – Я от вас ухожу!
2
Златоуст, одетый в форму железнодорожника, вспомнил этот разговор, когда пришёл к месту бывшего издательского дома и с удивлением увидел часовенку с горящею лампадой, памятник Кириллу и Мефодию. Покаянно склоняя голову, он постоял, повздыхал.
– Грешен, Господи! Грешен! – нашёптывал он, глядя на Кирилла и Мефодия. – Раньше надо было всех этих сволочей собрать до кучи.
И вдруг он услышал:
– Не по-божески это! Нельзя!
– А им, значит, можно? – угрюмо спросил железнодорожник. – Они что творят. Вы не видите, что ли?
– Нельзя! – был ему ответ святых равноапостольных братьев. – Ты не имеешь права так вероломно вмешиваться в судьбы людей, как не вмешивается в них даже сам Творец. Разве не мог бы Всевышний собрать всех неугодных себе в какой-нибудь новый Ноев ковчег и отправить его как можно дальше – в Лету? Мог бы. Но Всевышний этого не делает. Насилие никогда не приводит к хорошему. Вспомни, какой лозунг сочинили большевики: «Железной рукою загоним людей в счастливое будущее!» У них ведь были добрые намеренья, которыми, как известно, вымощена дорога в Ад.
– Я никого насильно не загоняю на поезд. Сами садятся.
– Не лукавь, – говорили равноапостольные братья. – Ты решил сыграть на слабости людей. Они испугались конца света, вот и придумал ты свой поезд. Только запомни: никогда не выйдет ничего хорошего у тех, кто вознамерился сыграть на земле роль Господа Бога. А ты затеял примерно это – возомнил себя Великим Судией. Брось эти глупости, брось. Надо переплавить паровоз на гвозди!
Святые равноапостольные братья сильно покачнули в нём уверенность в предстоящей поездке. «Может, правда бросить? На гвозди переплавить, на подковы…» С этими сомненьями железнодорожник пошёл, куда глаза глядели. Но чем больше он бродил по Стольнограду, тем больше мрачнел и подспудно опять укреплялся в своём намеренье отправить поезд именно туда, куда нацелился и откуда возврата не будет.
Шагая мимо казино, мимо кафе и ресторанов, где сидели сытые и благодушные люди – и тут же проходя мимо вонючих мусорных баков, где копались бездомные люди, выискивая жратву – железнодорожник твёрдо говорил себе: «Прочь сомненья! Всё будет, как задумано! Пригласительные билеты были отправлены строго по спискам. В поезд садятся только самые нужные люди: золотограбители и лесоразорители, нефтяные магнаты, обпившиеся дармовою нефтью, алюминиевые короли, скупщики заводов, фабрик и многие другие «порядочные сволочи», присосавшиеся к телу измученной страны. Прочь сомнения!» Железнодорожник голову поднял и, останавливаясь, нервно хихикнул. «Верной дорогой идёте, товарищи!» – прочитал он старый облупленный лозунг, всё ещё крепко сидящий на крыше высотного здания.
3
Стольный Град был залит ярким солнцежаром. И это напомнило деньки весёлой юности, когда он – Иван Простован – впервые прилетел сюда. Вспомнился фанерный «кукурузник», который казался волшебным ковром-самолётом. Через леса и горы – будто в сказке – Ивашка летел сюда, замирая сердцем от восторга и сладкого страха. И точно так же потом замирал, забывая дышать, когда оказался вот здесь, в самом сердце великого Стольного Града. Поражённый красотой и величием города, он земли под собою не чуял, бродя по улицам, проспектам, площадям. Вспомнились походы по редакциям, издательствам. Бог ты мой! Когда всё это было? Или приснилось? Да, Александр Сергеевич? Возле памятника русскому гению железнодорожник снял фуражку с новенькой эмблемой и поклонился. Два голубя, сидящих на бронзовых кудрях, шумно взлетели, обронив перо, медленно кружащееся в воздухе. Терзаемый всё теми же сомнениями – по поводу того, что он собирается сделать при помощи поезда-невидимки, железнодорожник сказал:
– Ты милость к падшим призывал, а я их всех решил… Так, может, зря? Как думаешь?
Русский гений промолчал, только нахмурился – тень пробежала по лицу.
Серые тучи заклубились над крышами новоиспечённых небоскрёбов. Солнце, жёлтыми коврами устилавшее улицы, потихоньку стало сворачивать ковры – голубоватая тень, разрастаясь, накрывала город. В косматых небесах – как зверь в берлоге – заворочался гром, и через минуту-другую тёплый дождь посыпался, только дождь какой-то необыкновенный…
«Что это?! – Железнодорожник с ужасом глядел под ноги – лужа краснела прямо на глазах. – Кровавый дождь? Знамение?» Он остановился, поражённый – кровь начинала пузыриться на асфальте и ручейками утекать туда, где находилась водосточная решётка. Отказываясь верить собственным глазам, железнодорожник посмотрел на небеса. Потом дрожащую ладонь подставил под дождевое просо… Да нет, нормальный дождь, обыкновенный, только на земле он почему-то превращался в кровяные лужи…
И тут за спиною кто-то сказал:
– Марганцовку рассыпал, старый болван.
Ах, вот оно что; эти красные лужи находились перед аптекой, откуда пять минут назад вышел какой-то «старый болван» и, направляясь домой, по рассеянности порошок марганцовки рассеял.
Этот «старый болван» был одет в парусиновые серые штаны с выпирающими коленями, в тёмную помятую рубаху; на голове, укрывая лысину от дождика, набекрень сидела соломенная шляпа желтовато-грязненького цвета; в одной руке – потрепанный, видавший виды медицинский чемоданчик; в другой – деревянная самодельная тросточка. На носу очки с разнокалиберными стёклами – одно стекло заметно толще другого – из-за чего и глаза казались разными: левый глаз был маленький, будто лукаво прищуренный, а правый большой, точно испуганный.
