– Так, может, он святой у нас? Парнишка.
– Ну, святой, не святой, а то, что необычный – это факт. Ты ведь правду мне рассказал по поводу камней, которые обратно закатывались в гору. Нет?
Осенив себя крестным знамением, кузнец побожился: да, так оно и есть, мальчишка вытворяет чудеса.
Началось это с того, что камень после дождя с горы кубарем скатился к зелёному подножью, где стояла хижина и где играла девочка – сестрёнка. Мать испуганно сказала, что этот чёртов камень чуть было сестрёнку не зашиб. И тогда братишка – от горшка два вершка – выйдя из хижины, стал сердито и пристально смотреть на проклятый мокрый камень, дымящийся под солнцем. И в следующий миг сотворилось нечто невероятное. Пудовый каменюка зашевелился и медленно, как бы нехотя, начинал с боку на бок закатываться в гору – камень совершал обратный путь и останавливался в том гнезде, откуда только что вылетел. Отец, в это время вышедший из кузницы, обалдело наблюдал – глазам не верил. А поздней он выковал несколько шаров – от килограмма до пуда. Они с парнишкой уходили подальше от хижины, там отец поднимался на вершину скалы, бросал шары оттуда, а парнишка, обладая мистическим, гипнотическим взглядом, эти шары в гору закатывал. А затем уже и просто баловство пошло – кружка с чаем, чашка с едой – всё это ползало и ездило по столу, пододвигаясь к мальчику. Одежда, которая висела на гвозде, сама собой снималась и ползла – когда нужно было одеваться. И снова потрясённый Кузнецарь думал о том, что парень – весь в него: «Ведь и я когда-то глазами заставлял шевелиться предметы! – вспоминал он далёкую молодость. – В деревне меня даже прозвали колдуном. Вот ведь как родная кровь передаётся. И что мне теперь делать с этим сыном колдуна? Может, запретить ему это баловство? Пускай растёт нормальным человеком. Зачем, кому нужны все эти фокусы? Хватит того, что я в своей жизни нафокусничал…»
Крестный отец и кузнец поговорили по поводу волшебного дара левитации и пришли к такому выводу: нужно парнишку учить, а то в один прекрасный день полетит под облака и шваркнется на камни, мокрого места не сыщешь.
2
По утрам, когда туман курил свою огромную сырую папиросу по-над морем, когда солнце только-только из воды показывало красный гребешок, отец поднимал мальчугана. Собирались они основательно, не спеша – как бы чего не забыть. Из тёмного угла вынимали парус, местами драный, штопанный; брали многочисленные рыболовные снасти. Всё это делали они медленно и даже как-то демонстративно – для отвода материнских глаз. Никакой рыбалкой они заниматься не думали. Занятия у них были такие, что если бы узнала Златоустка – или с ума бы от страха сошла, или моментально запретила бы. Но мать не знала, мать с улыбкой провожала рыбаков.
– Добытчики! – улыбалась женщина. – Ни свет, ни заря. Вы бы хоть позавтракали. Ваша рыба от вас не уйдёт.
– На пустое брюхо легче, – говорил парнишка и замирал, едва не пробалтываясь. – Легче рыбалить…
Золотаюшка родом была из поморского края России, поэтому имела свои представления о рыбалке.
– А вот у нас, – говорила, – когда поморки отправлялись весновать – ну, то бишь, рыбу ловить на озёрах – они всегда старались быть сытыми и деньги иметь при себе.
– Ну, мы же не поморки, правильно, сынок? – Отец приобнимал парнишку. – У нас другие приметы. Пошли.
По тёплому песку, не успевшему за ночь остыть, они спускались к берегу. В тихой, полупрозрачной заводи стояла морская лодка – большая, деревянная, с крепким кованым носом, с широкими вёслами, с железным трёхпалым якорем, который отец выковал недавно – взамен утерянного на глубине. В ласково-тёплой воде возле лодки живыми серебринками сонно плавали рыбёшки, краснеющие плавничками; они моментально шарахались под босыми ногами парнишки, стремглав разлетались на разные стороны – подальше от берега.
Весла начинали по-старчески покряхтывать, и лодка пропадала за пологом тумана. Мальчик смотрел на солнце, всё вышё вздымавшееся над океаном; потом смотрел на рыбину, взыгравшую перед носом лодки. Перо от подушки, застрявшее у мальчика в вихрах, выпало на воду – поплыло беленьким парусом.
Туман понемногу развеивался – нежный бриз набегал. Не теряя времени, отец начинал утренние уроки, вопросы задавал – по поводу бриза, к примеру. Парнишка был смекалистый, многое знал уже о направлениях бриза, которые менялись дважды в сутки. Бриз дневной или морской имел привычку набегать откуда-то с моря на остров, разогретый солнцем, и потому обладал зарядом освежающим, воздух влажнел от него. Бриз ночной – береговой – щёки надувал на тёплом берегу, дул в сторону моря и потому имел характер нежный, ласковый.
– Отлично! – хвалил отец, выслушав дитя. – Тебе в полёте это пригодится.
Лодка подошла к назначенному месту – кованым рылом ударила в прибрежный камень, таящийся на дне. Мальчик в воду соскочил – облегчить лодку. Руки у отца были могучие – Кузнецарь как-никак; одной рукой он ухватился за железную широкую ноздрю аккуратно кованного кольца – лодка заурчала, заскрипела брюхом и до половины вылезла на берег.
– Успели! – Голос тятеньки повеселел. – В самый раз!
– Куда успели?
Отец, глуховатый, как все кузнецы, не расслышал. «Успели» – это он говорил по поводу солнца, встающего из тумана в северо-восточной стороне, где едва проступали очертания острова. Скала за скалою, выходя из тумана, поднимались по-над водой, распрямляли гранитные хребты, расправляли каменные плечи в лохмотьях зелёной одежды. Утёс под названием Гордый – так нарекли его – самый громадный утёс, возле которого остановились, в эти минуту казался королевским, царственным утёсом – на голове у него сидела золотая корона солнца.
– Это, я скажу тебе, сынок, самая прекрасная минута! Почему? Потому что, когда ты стоишь на скале – ты одинакового роста с солнцем! Соображаешь? – Отец потрепал его по вихрам. – Настоящая птица – одного роста с солнцем, одного роста с небом! Ну, ладно, хватит попусту лялякать. Я воду греть начну. А ты уже в тёплую, да? Не дрейфишь?
– Ну, вот ещё! – Парнишка улыбнулся, глядя, как по воде рассыпаются драгоценные камешки из жёлто-красной солнечной короны – лучи зацепили вершину утёса и отскочили на голубовато-гладкую водяную поверхность.
Подавая пример отваги, отец поднимался на Гордый утёс и отчаянно прыгал оттуда – водичку «грел» для сына. Но «грел» не просто так. Он старался вспомнить, как он летал когда-то, когда незабвенный Старик-Черновик преподавал ему подобные уроки. И вскоре он неплохо «стариной тряхнул». Ласточкой спрыгнув с утёса, он чуть-чуть задерживался в воздухе – парил по-над водой, широко раскрытыми руками разрывая клочья тумана. Правда, он парил-летел всего лишь несколько секунд, чтобы тут же – в трёх-пяти метрах от сына, стоящего под скалой – тяжко плюхнуться в воду, вздымая брызги с такою силой, точно глубинная бомба шарахнула. Стая рыб, кормившаяся в наскальных водорослях, серебряными стрелами шуровала куда подальше, с перепугу иногда выскакивая на поверхность и мерцая слюдяными мокрыми боками. Клочья жёлто-бурых, красных и сине-зелёных водорослей, оторванные от утёса, клубками всплывали. Пузыри бурлили как в тёмно-синем большом котле, дошедшем до кипения.
