– Распни его! – с кошмарно-сатанинским наслаждением кричала толпа литературных детей, с ненавистью глядя на отца. – Он возомнил себя богом! Распни его! Распни!
И дальше всё поплыло как во сне – в тяжёлом, мучительном, жутком. Его подняли на скалу, на голую вершину. Далеко было видно – привольно. Солнце ещё держалось над океаном, но тёмно-алый нижний край уже хлебнул водицы и отяжелел, сбавляя жар, – солнце начинало мокнуть, остывать; вода под ним кипела и туманилась, наполняла дымом притихшую округу. Альбатросы реяли в дальнем далеке. Плаксиво, тонко вскрикивали чайки. Внизу прибой гудел. Пронзительный и тонкий крик дельфина, похожий на крик ребёнка, заставил вздрогнуть и подумать о том, как хорошо, как вовремя ушла семья.
И тут он почувствовал первый укол золотого пера, похожего на гвоздь. Раздался приглушённый стук. Захрустели пробитые сухожилия, кости. Кровь покатилась в потные ладони, сведённые судорогой. Он побелел, взопрел от боли, но ни стона, ни крика палачи не дождались. Он только заговор шептал сквозь зубы:
– Стоит Понтий Пилат с ключами, стоят сорок бесов со злыми очами, толпа стоит возле креста, ждёт распятия Христа. Кто по Нему слезу проливал, того за грехи Он прощал. Господи! Рабов этих прости, грехи им отпусти, и пошли к моим врагам Ангела-усмирителя, а мне с небес пошли Ангела-сохранителя…
Золотые перья одно за другим пробили ему руки, пробили ноги. Потом его подняли на кресте. Закрепили над океаном, полным закатной крови. Это был странный закат. И Воррагам, живущий чёрт знает сколько, мрачно глядя на зарево, передёрнул плечами. «Точно также солнце меркло в небесах, когда был убит Юлий Цезарь, – вспомнилось ему. – И примерно такой же закат полыхал, когда Христа распяли…»
Абориген в это время поднял копьё, сверкающее пером-остриём, и хотел проколоть обнажённую грудь казнимого человека, хотел ударить в сердце, но не успел. Где-то поблизости, в земных глубинах, раздался рокочущий звук, похожий на зарождение грома, и монолитная скала под ногами вдруг зашевелилась, расколотая во многих местах. И человек на кресте содрогнулся.
«Апокалипсис? – подумал сквозь боль и муку. – Армагеддон?» Он давно уже знал, он предчувствовал: вот-вот наступит нечто жуткое, грозящее гибелью не только ему одному – всему человечеству. В последние ночи и дни предчувствие печального пророчества обострилось; перед грядущим Третьим Тысячелетием предстоял парад планет и ожидался Армагеддон, а также Апокалипсис. Поначалу из простого любопытства, а затем уже всерьёз Кузнецарь ночами глядел в небеса, пытаясь поставить туда воображаемое зеркало, как это делали астрологи и предсказатели. Они утверждали: если поставить воображаемое Космическое Зеркало перед Землею – в небесах *** вот такого-то года можно будет увидеть зеркальную симметрию звёзд, которые выстраиваются в таком порядке, в каком выстраивались во времена первого пришествия Христа, вслед за которым грянет Апокалипсис и Армагеддон.
И вот он грянул – изо всех орудий.
3
Вулканическое жерло за несколько мгновений изрыгнуло десятки тонн базальтовой лавы, которая, гудя и улюлюкая, вскипая и фонтанируя, потекла раскалённой рекой, устремившейся к подножью горы. Море под скалами заклокотало, сварившаяся рыба стала всплывать. Земля содрогалась и воздух гудел. Там и тут взрывались вулканические бомбы, летели шматки раскалённого шлака. Небеса над океаном на сотни километров озарились, ввергая в священный ужас рыбаков и корабелов, заставляя в панике метаться косяки дельфинов, сводя с ума живые гигантские торпеды голубых и розовых китов, бросающихся на берег.
Извержение вулкана едва не уничтожило Архипелаг счастливых островов и чуть не потопило три-четыре корабля, оказавшихся в этом районе. И несколько дней после этого люди не видели солнца – припорошенное тоннами пепла, оно почернело над океаном. В ближайших городах и поселениях возникла паника, сопровождавшаяся кликушеством: «Армагеддон! Апокалипсис!» Несколько дней и ночей было душно и сумрачно, будто и в самом деле наступил «конец света». Но потом, слава Богу, маленько рассосалось на небесах – ветер очнулся, растрясая вулканическую пыль. А ещё позднее Архипелаг счастливых островов сделался пристанищем любопытной публики, непонятно откуда разузнавшей об этом Архипелаге.
Рыбаки, моряки и всякие другие любопытствующие – на парусах, на моторах – потянулись к небольшому островку, чудом уцелевшему после извержения вулкана. Магма к той поре уже остыла. И столько там народищу собралось – причалить и приткнуться негде. Столпотворение началось. Зеваки торчали на скалах, гроздьями висели на уцелевших деревьях. Народное море шумело, то и дело заглушая море настоящее. Судили, рядили, гадали, глядя на огромную дыру в земле, откуда волнами валил черно-фиолетовый, серою пахнущий дым.
– А это что такое? – слышались возгласы. – А чёрт его знает! Вулканическим взрывом из-под земли выбросило какую-то полуобгорелую избушку на курьих ножках, а также золотые обломки огромного дворца, построенного, как утверждали знатоки, в необычайном стиле – стиле «вампир». Видны были фрагменты фронтона, обломки колоссальных колонн, похожих на слоновью кость. Встречались обгорелые куски тяжёлого трона, оббитого кровавым бархатом, напоминающим человечью кожу. Виднелось нечто похожее на искорёженную корону с полуразбитыми алмазами чёрной воды – «Корона Нишыстазилы», как потом писали журналисты и утверждали знатоки кабалистических знаков. Кроме того, ходили пересуды и кривотолки о каком-то человеке, которого два капитана совершенно случайно увидели в бинокль за несколько мгновений до извержения. Человек этот был на скале, на кресте, а затем примчалась Золотая Колесница, чтобы вместе с этим человеком улететь в небеса.
Глава одиннадцатая. Млечный путь к божественным пределам
1
И ничего нельзя уже переписать в судьбе – ни строчки, ни буквы не заменить, не исправить, не подретушировать.
Книга жизни кончилась. И остаётся только две-три страницы, на которых сверкают последние строки – вот они, сверкнули, полыхнули, словно яростная молния, а вслед за этим раздался громоподобный, хлёсткий удар кнута.
И тут же с тихим гулом прокатилось по небу волшебное какое-то видение. И там, где Млечный путь белоснежным большаком уходил за горы – вдруг обозначилась огромная тень. И обозначились контуры летящих коней – русская тройка; кони-кологривы. И в тот же миг по-над Землей заговорил весёлый бойкий колокольчик, а следом послышалось то, что зовётся «ямская гармонь»: шаркунцы, колокольцы поддужные и хомутные – все они разом и наперебой зазвонисто и чисто засмеялись, эхом рассыпаясь по горам и долам.
Размеренно работая копытами, крылатые кони прошли по вершинам деревьев, ступили на взволнованную морскую воду – спугнули стаю чаек и парочку великолепных белых лебедей. А потом – удивительно быстро – кони-кологривы ступили на остров; под копытами загрохотало, искры посыпались и разноцветные камни с горы полетели в воду. Скользящие следы от колесницы, как только она чуть коснулась земли, были похожи на росчерк двух параллельных звёзд – следы фосфоресцировали в вечерних сумерках.
Возничий, на самой вершине так ловко остановивший коней-кологривов, спрыгнул с облучка и подбежал к большому окровавленному кресту.
