Трегубов тогда сказал Тарасову, что терпеть не может показухи, всех этих вечерних школ, женсоветов, патриотических словес перед матчами. «Я — старший тренер!» — попробовал Тарасов отстоять свою правоту. «Но жена-то моя, — отвечал Трегубов. — В своем доме я хозяин! Как скажу, так и будет».
Тарасову вменяют в вину то, что он, зная, какую роль сыграл Иван Трегубов в его возвращении в ЦСКА, расправился с человеком, фактически отлучив его от хоккея. Но, во-первых, никакой особенной роли в деле возвращения Тарасова защитник не сыграл: мнением дважды бунтовщиков и тем более возрастных игроков, которым играть-то оставалось год-другой, никто тогда не интересовался. А во-вторых, никакой расправы не было и в помине. Тарасов расстался с хоккеистом, которого больше не видел в числе тех, кто достойно помогал бы ему возвращать ЦСКА привычный статус победителя.
«Знатоки» утверждают, что, расправившись с Трегубовым при попустительстве Сологубова, Тарасов затем расправился и с Сологубовым, убрав того «за ненадобностью». Ничего себе — расправился! 39-летнему Сологубову, весной 1963 года ставшему в Стокгольме чемпионом мира в команде Тарасова и Чернышева, осенью того же года устроили торжественные проводы: все-таки возраст. Так естественный процесс смены поколений подается как «зверство» Тарасова.
Что же касается хоккея, то Трегубов играть продолжил — сначала в куйбышевском СКА, который тренировал Александр Виноградов и где с вольницей всё было в порядке, а затем в воскресенском «Химике» у Николая Семеновича Эпштейна. «Я Ивана, — рассказывал Эпштейн, — взял к себе в “Химик” играть. Он уже к тому моменту был не тот, от “керосина” даже лечился. А я взял. Не из жалости, а из уважения к великому мастеру. Жалости он бы не потерпел. Да и знал я, что Трегубов будет выкладываться на все сто, коли к нему со всей душой, с доверием. Стараться будет. Кое-что он мог моим пацанам в команде еще показать».
Эпштейн, фактически пообещавший Трегубову щадящий режим, потом, надо полагать, об этом жалел, потому что частенько защитник приезжал на тренировки в разобранном состоянии. Николай Семенович пытался игрока урезонить, стыдил, объяснял, что регулярное нарушение режима разрушает здоровье. Трегубов обещал «завязать», но об обещании забывал если не через полчаса, то через час. Больше всего беспокоило Эпштейна то обстоятельство, что приглашенный им некогда великий игрок подает дурной пример молодым хоккеистам. И он Трегубова отчислил.
«Не щадил», «измывался», «подрывал здоровье игроков»… Всё это тоже из разряда мифов о Тарасове. Александр Пашков, до женитьбы, как он сам говорит, «выпивавший, а потом уже как-то не тянуло», точно определил природу «подорванного здоровья»: «Я, бывало, в отпуске кружку пива себе не позволял! Хотя кругом все прилично поддавали. Все — до поры до времени. Организм-то не железный. В игре у тебя пульс 200. После матча полночи пьянка, в шесть утра идешь в баню, паришься до изнеможения, выбивая алкоголь, в десять — на тренировку. Представляете, какая нагрузка на сердце, сосуды?! А у многих постоянно был такой режим. Не доживали до шестидесяти». Спартаковский защитник Виктор Блинов скончался на первой после отпуска тренировке, играя в баскетбол.
В середине 70-х годов Тарасов по приглашению спортивной редакции ТАСС выступал в актовом зале агентства, набитом болельщиками под завязку. Вопросы задавали разные. Тарасов отвечал на все. Когда речь зашла о нарушителях режима, Тарасов, с командами к тому времени уже не практиковавший, нахмурился и сказал: «Да, были у нас в ЦСКА, есть они и сейчас, “бойцы”, которые вспоминают о необходимости закусывать только после второго стакана. Были, есть и, наверное, будут. Хотя верю: наступят такие времена, когда местом в команде будут дорожить не так, как сейчас. А сейчас я этим бойцам” говорю, как говорил и “бойцам” в прошлом: “Смотрите! Водочка и не таких губила”».
Спорт Тарасов называл «запретной зоной» для алкоголя и табака, справедливо полагая, что эти «вольности ограничивают функциональные возможности организма, ослабляют психику. Сколько талантливых ребят буквально испарилось из спорта вместе с табачным дымом и алкогольным дурманом».
Не вина Тарасова, а беда: многие тренировавшиеся и игравшие под его началом хоккеисты преждевременно ушли из жизни по весьма прозаической причине, именуемой пьянством. Тарасова называют жестоким человеком. «Но великий тренер не может быть другим, — говорит в страстном монологе, обращенном к отцу, Татьяна Тарасова, выдающийся тренер, не понаслышке знающий, почем фунт лиха в этой профессии. — Тебе в руки попадали дремучие парни с четырехклассным образованием, с мутной историей, не способные связать двух слов. И ты должен был вложить в них всего себя, изменить их судьбу, сделать из них богов и героев, которым потом станет поклоняться весь мир. Это титанический труд, требовавший абсолютного и беспрекословного подчинения. Но ты умел этого добиваться».
В профессиональном спорте вообще и в хоккее в частности клуб и спортсмен защищены контрактными обязательствами. Их — десятки, иногда — сотни. Соглашение защищает игрока от возможного произвола клуба, но и клуб защищает при этом себя от возможных выкрутасов игрока.
В псевдолюбительском (он же — псевдопрофессиональный) хоккее в Советском Союзе фактическим надсмотрщиком за игроками был тренер. Никаких контрактов, договоров и соглашений с зафиксированными в них правами и обязанностями не существовало в природе. Защитить себя от Тарасова игрок мог, лишь соблюдая три пункта нигде не отмеченных и юристами не заверенных правил: добросовестная работа изо всех сил на тренировках, неукоснительное выполнение игровых заданий и дисциплинированное поведение в быту с непременным соблюдением режима. К тем, кто пункты эти соблюдал — а таких было большинство, — у Тарасова не возникало никаких серьезных претензий. Для постоянно эти правила «забывавших» Тарасов зачастую становился, как он сам себя называл, «мясником», «резавшим по живому» (это выражение он как-то употребил в разговоре с молодым тогда футбольным тренером Олегом Романцевым, и спартаковский наставник постоянно его вспоминал, когда наступала необходимость «резать»).
Планируя тренировочные нагрузки, Тарасов, как и все, впрочем, его коллеги, не «закладывал» возможную реакцию на предложенную тренером тяжелую работу организма, измученного отнюдь не нарзаном, а алкогольными напитками разной крепости.
Раньше срока закончил играть Александр Альметов. Вновь все претензии к Тарасову. «Александр, — говорил Тарасов, — долго жил своей громадной славой, он думал наивно, что она вечна, но всё проходит. Он ушел, стал историей, только историей — несравненный форвард, веселый, беззаботный человек».
Большой хоккей для Альметова закончился после чемпионата мира в Вене в 1967 году. Через двадцать с небольшим лет после этого он рассказал в интервью «Советскому спорту»: «Я и сам не заметил, как стал свадебным генералом. Правда, и раньше был не в ладах с режимом, но быстро восстанавливался и игру не портил. Но после победы на чемпионате мира в Вене слухи о моей веселой жизни дошли до руководства ЦСКА. А поскольку я полностью упустил летнюю подготовку, Тарасов постоянно говорил мне, что мало я тренируюсь, недорабатываю. Всё еще можно было поправить, но в меня словно бес вселился: “Всё, заканчиваю играть!” Сказал в сердцах, не подумав, ничего не взвесив. Уговоров от Тарасова не последовало, и чемпионат СССР 1968 года ЦСКА начал без меня. Когда увидел свою команду по телевизору (мне не стыдно в этом признаться), заплакал… Я никак не мог понять, что слава и популярность уже в прошлом и ты никому не нужен…»
