Третьяк знал: если Коноваленко тренируется два-три раза в день, то ему нужно тренироваться четыре-пять раз. Он и тренировался, взяв у Коноваленко всё лучшее. Никаких уроков Коноваленко Третьяку не давал. Малоразговорчивый по натуре, он секретами мастерства не делился. Но Третьяк сам у него многое подсмотрел.
Мало кто знает, но на первой их встрече в 1957 году Тарасов отнесся к Коноваленко, мягко говоря, прохладно. Дмитрий Богинов, тренировавший горьковскую команду, однажды привез на тренировку ЦСКА молодого парня, из которого, по его словам, мог получиться неплохой вратарь. Тарасов лично проводил просмотр, бросал шайбу по воротам. «Я, конечно, волновался, — вспоминал ту тренировку Коноваленко. — Был, помню, такой момент: он сильно замахнулся, а я “нырнул” — вроде как испугался. Тогда еще такие вот инстинктивные движения самосохранения я не изжил, сами собой получались эти “нырки” от шайбы. И Тарасов говорит: “Никогда из тебя вратаря не получится — шайбы боишься”. А я тогда только-только начал чувствовать какую-то уверенность. Конечно, очень расстроился и думал: “Лишь бы Богинов ему не поверил!”».
Это был один из излюбленных педагогических приемов Тарасова — из «жесткого арсенала». Зародил сомнение в парне, неверие — выплывет или не выплывет? Прием опасный, что и говорить. Может сломать неуверенного в себе молодого человека. Но хоккей — не для слабых духом, не для тех, кто после первой же неудачи опускает руки и без борьбы становится пленником обстоятельств. Тарасов признавал жесткость приема, но считал, что только так можно выяснить, насколько человек готов превозмочь невзгоды, тем более такие простые, по мнению Тарасова, как словесный щелчок по носу. Богинову же он тогда сказал: «Получится. К работе готов».
Через несколько лет, на одном из чемпионатов мира, Коноваленко напомнил Тарасову о тех смотринах. Тарасов сделал вид, будто не помнит этого эпизода: «Не могло быть такого». — «Как не могло? — удивился Коноваленко. — Было. Хорошо помню».
Первый раз Тарасов настоял на вызове Коноваленко в сборную в ноябре 1960 года — в Москве команда играла с канадским клубом. Вызвали срочно: горьковское «Торпедо» играло тогда в Сибири, и Коноваленко спешно вылетел в Москву — из одного часового пояса в другой. Тарасов сразу же спросил: «А что если завтра мы поставим тебя на матч? Или, может, отдохнуть хочешь, устал с дороги?» Коноваленко, конечно, устал — многочасовое ожидание самолета в аэропорту, перелет, другое время. Но попробуй скажи Тарасову «устал», тем более когда речь идет о дебюте в сборной! «Если поставите, буду играть… А чего не сыграть?» — вроде бы даже удивился Коноваленко.
«Меня, — написал Тарасов в книге «Совершеннолетие», — поразил тон ответа, какое-то необыкновенное спокойствие Коноваленко. Это, в общем-то, было странно. В то время мы с глубоким опасением относились к канадцам, ибо побеждали тогда лишь в редких случаях… Я никак не мог уразуметь, почему Коноваленко так спокоен — то ли это спокойствие напускное, то ли ему кто-то сказал о твердом решении тренеров поставить его на предстоящий матч. Чтобы проверить свои впечатления, я через 15-20 минут направился в комнату, где разместился Виктор. Он уже… спал. И тогда я понял, что у нас, наконец, появился вратарь, которого мы долго ждали, — вратарь с крепкими нервами, бесстрашный».
После того как Коноваленко, на день опоздавшего на тренировку сборной, не взяли на чемпионат мира в Стокгольм-69, была еще одна примечательная история.
В разгар чемпионата страны в Горький из Москвы пришел на Коноваленко вызов в сборную. В назначенный день горьковчанин появился в Лужниках.
— Ты зачем приехал? — спросил Тарасов.
Коноваленко не нашелся что ответить:
— Вызвали же меня.
— Ах, вызвали… Тогда завтра иди с утра в ЦК ВЛКСМ. А там посмотрим, как с тобой поступить.
Коноваленко побывал у комсомольцев, потом отправился в Спорткомитет. Встретившийся там Старовойтов удивился: «Ты чего здесь? Тебе давно на тренировке надо быть». В ЦСКА команда была уже на льду.
— Можно раздеваться, Анатолий Владимирович? — обратился Коноваленко к Тарасову.
— Нет!
Ответ вратаря ошеломил. Он взял баул с амуницией и пошел куда глаза глядят. По дороге решил вообще завязать со спортом. Вдруг — крик: «Виктор, остановись!» Подбежал массажист ЦСКА: «Виктор, тебя Анатолий Владимирович зовет». — «Нет, — ответил Коноваленко. — Не пойду. Он же меня прогнал». — «Виктор, но ты же знаешь его, — проникновенно сказал массажист. — Он хотел, чтобы ты прочувствовал… Если я без тебя вернусь, он мне этого никогда не простит».
«Вот каков был Тарасов! — вспоминал потом Коноваленко, в очередной раз в 70-м выигравший в составе сборной чемпионат мира. — Умел балансировать с нами “на грани фола” и добивался своей педагогической цели: нельзя было лучше прочувствовать наказание — лучше некуда!»
Тарасова привлекало в Коноваленко редкое качество: Виктор не умел врать. «Это большое счастье для тренера, — говорил Тарасов, — если его окружают спортсмены, не умеющие врать». Как-то раз Коноваленко отпустили из сборной домой только на два дня. Он вернулся на четвертый. «Мы, — говорил Тарасов, — догадывались, где он был. В Горьком есть такое местечко — Канавино. Кто бывал там, знает, что это». Коноваленко скрывать не стал: «Анатолий Владимирович, виноват. Хотите — накажите, хотите — отчислите. Задержали в Канавине». — «Ну а дома-то как?» — «А дома… Дома я так и не успел побывать». Вот таким людям, рассуждал Тарасов, «хочется прощать».
О нетерпимости Тарасова к любым проявлениям недисциплинированности знали все, кто с ним работал. Истории переходили от одного поколения хоккеистов к другому. Даже с Харламовым, на которого тренер, несмотря на свой крутой нрав, ни разу за все годы работы с ним не повышал голос, вышел один, как говорил сам тренер, «досадный случай, который, как ни парадоксально, только укрепил мое к нему уважение».
Харламов и его партнер по команде нарушили режим. За руку их не поймали, но у Тарасова не было никаких сомнений в произошедшем. Он отдал приказ о наказании обоих. Харламовский товарищ, имени которого Тарасов не назвал, отпирался и, как вспоминал тренер, «канючил до последнего». Харламов молчал. Тарасов спросил у него: «Может быть, ты тоже считаешь себя невиновным?» Харламов ответил, что наказан по делу и вопросов у него нет.
Однажды на предсезонных сборах в Кудепсте после дневной тренировки Тарасов распорядился: «Всем спать два часа». Ветераны Вениамин Александров и Владимир Брежнев зазвали новичков команды — Бориса Михайлова и Владимира Петрова — на пляж. Поиграть вместо сна в преферанс. «Устроились, — вспоминает Михайлов, — за столиком под тентом — красота. Вдруг смотрим, Анатолий Владимирович купаться идет. Нас, конечно, как ветром сдуло. Но Тарасов “засек”. И потом на собрании снимал с меня и Володи Петро ва стружку: мол, если вы не выполняете мои указания, значит, я плохой тренер». Про Александрова и Брежнева не вспомнил, отношения с ветеранами старался не портить. Впрочем, он их по-настоящему уважал. Тарасов при всем его таланте прекрасно понимал, что не только он создал команду, но и она играет и, как говорят, «кормит его».
