Работы по ПРО в США очень продвинуты, имеется солидный «технический» задел по ряду систем. Хотя все это еще не дает эффективного решения проблемы ПРО, но является симптомом, что начавшийся в 1957 году период приблизительного и неустойчивого равновесия сил возмездия не вечен, возможно нарушение этого равновесия или иллюзия нарушения. Неужели мы упустим возможности общего урегулирования, пока они существуют?
Поэтому и необходимо
поймать американцев на слове, как в смысле реального ограничения гонки вооружения, в котором мы заинтересованы больше, чем США, так и в пропагандистском смысле, для подкрепления идеи мирного сосуществования.
Сахаров считает, что открытое обсуждение проблем моратория в советской печати оказало бы поддержку группам
зарубежной научной и технической интеллигенции, которые при благоприятных условиях могут явиться силой, сдерживающей «ультра» и «ястребов». Эти группы играли важную роль при подготовке Московского договора о запрещении испытаний.
К письму он приложил «дискуссионную статью на эту тему» и попросил разрешения на ее опубликование.
Несостоявшийся диалог в «Литературной газете»
В статье-диалоге «Мировая наука и мировая политика» Сахаров опускает жесткие слова и цифры о технико-экономической слабости СССР, но главная мысль от этого не очень и зависит: гонка противоракетной обороны значительно увеличит опасность ядерной войны из-за иллюзии безнаказанности. Роль ученых — разъяснить и предотвратить эту опасность.
Сахаров напоминает событие недавнего прошлого — Московский договор 1963 года, который
прекратил отравление атмосферы, ежегодно обрекавшее на гибель свыше ста тысяч наших современников и потомков, ослабил гонку вооружений, привел к выяснению политической позиции ряда стран. Его можно по праву считать первой ступенью эскалации мира в 60-х годах. Хочу напомнить, что заключение Московского договора было подготовлено широкой всемирной кампанией интеллигенции.
Когда в своих ответах журналисту Сахаров переходит к проблеме ПРО, доводы его становятся слишком специальными для газетного публициста, чтобы считать Генри инициатором этого диалога. Легче предположить, что это физик хотел с помощью известного журналиста предать гласности мнение технических экспертов по злободневному вопросу, чреватому мировой войной.
Скорей всего, именно военно-технические подробности в рукописи обеспокоили редакцию «Литературной газеты» и потребовали санкции сверху, а не радикальность такого вот, например, сахаровского вывода:
Credo прогрессивных ученых, прогрессивной интеллигенции во всем мире — открытое и непредвзятое обсуждение всех проблем, включая самые острые.
Тем более что на вопрос журналиста: «А если американские политические руководители будут по-прежнему играть с огнем?» прогрессивный советский ученый ответил:
Тогда, мне кажется, слово за американским рабочим классом, американским народом и не в последнюю очередь за интеллигенцией и учеными.
И закончил статью призывом:
Плечом к плечу с рабочим классом, противостоя империалистической реакции, национализму, авантюризму и догматизму, ученые и интеллигенция должны осознать свою силу как одну из главных опор идеи мирного сосуществования.
Ясно видно, что Сахаров еще целиком «свой» и считает себя защитником социализма.
Руководители советского социализма, однако, не нуждались в его советах. Секретарь Суслова сообщил Сахарову, что публиковать статью нецелесообразно, так как в ней «есть некоторые положения, которые могут быть неправильно истолкованы».
Очень скоро Сахаров убедился, насколько своевременным был его совет. Чтобы «поймать американцев на слове», у советского правительства оставалось немногим больше месяца. Под давлением горячих голосов американских «ястребов» и ледяного молчания СССР, в сентябре 1967 года Макнамара объявил о решении США строить первую систему ПРО. Тем самым предложение о моратории из реальной политики перекочевало в сферу политической риторики.
Убедился Сахаров и в готовности «зарубежной научной и технической интеллигенции» сдерживать своих ястребов. В марте 1968 года в научно-популярном журнале Scientific American видные физики, причастные к военно-научному комплексу, Ганс Бете и Ричард Гарвин проанализировали проблему ПРО, показав опасность и бессмысленность новой формы гонки вооружений.
[393]
К весне 1968 года Сахаров не мог доверять тогдашним лидерам государства в той же степени, в какой он доверял Хрущеву. У нового — «коллективного» — руководства в заслугах не было ничего, сопоставимого с хрущевским разоблачением сталинизма и попытками — хоть и неуклюжими — обновления общественной жизни. Напротив, после снятия Хрущева появились признаки ползучей реабилитации Сталина.
И это самое советское руководство предложило выбросить в мусорную корзину девятнадцатистраничный труд — плод серьезных размышлений академика Сахарова и его коллег о жизненно-важном вопросе войны и мира. Как и маршал Неделин за 12 лет до того, Сахарову предложили заниматься «укреплением» оружия, предоставив Политбюро решать, как его направлять.
Ну и что с того, что член Политбюро сказал, что публиковать статью нецелесообразно? Для Сахарова авторитет аргумента значил гораздо больше, чем аргумент авторитета. Такой способ жизни обеспечил все его научно-технические достижения. Естественно было держаться своих привычек и вне науки. Никто же не противопоставил его военно-политическому анализу каких-то доводов по существу.
Спустя несколько месяцев Сахаров вернулся к замыслу дискуссионной статьи. к необходимости открытого обсуждения взрыв итого клубка проблем, в котором противоракетную оборону он считал бикфордовым шнуром.
Но прежде чем обратиться к его новой статье — к его знаменитым «Размышлениям о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», надо ответить на простой вопрос: почему же Сахаров не рассказал предысторию его неожиданного публичного выступления, чтобы объяснить серьезность его причин и ответственность намерений на крутом повороте судьбы?
Не рассказал он этого потому, что был честным человеком и в обыденной жизни, и в самой необыденной.
О периоде моей жизни и работы в 1948—1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба.
Так писал он в годы горьковской ссылки и абсолютно честно относился к своему обязательству.
Рядом с ним тогда была Елена Боннэр — самый близкий ему человек. Не раз они были готовы умереть вместе в голодовках, но он ей так и не сказал, что недалеко от Горького расположен тот самый Объект, в котором он провел два десятилетия, хотя о своей жизни на Объекте много чего рассказывал ей и писал в своих воспоминаниях, которые она перепечатывала. После того как рукопись воспоминаний выкрали гэбисты, он составил и позже дополнял хронологию основных событий своей жизни, чтобы легче было восстанавливать пропавший труд. В хронологии упомянуты и его письма в ЦК, но не письмо 1967 года о противоракетной обороне.
[394]
