К этому времени советские вожди рабочего класса уже были единодушны в том, что с Солженицыным «надо кончать», хотя и не решили еще — просто «выдворить из Москвы» или «выселить за пределы нашей страны».
О Сахарове мнения пока еще расходились. Суслов был уверен, что «агитировать Сахарова, просить его — время прошло. Это ничего абсолютно не даст». А Подгорный все еще считал, что «за этого человека нам нужно бороться. Он другого рода человек. Это не Солженицын. Об этом, кстати, просит и т. Келдыш [президент Академии наук]. Все же Сахаров трижды Герой Социалистического Труда. Он создатель водородной бомбы».
[479]
Головной болью Политбюро создатель водородной бомбы стал в 1968 году.
В июле 1969 года начальник Главлита (Главного органа цензуры) докладывал в ЦК, что в западной прессе в первом полугодии 1969 года Сахаров продолжал оставаться одной из центральных фигур «так называемого движения сопротивления режиму», что «буржуазная печать на все лады восхваляет «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» и их автора, объявив его «идейным вдохновителем советской интеллигенции», и что согласно западногерманской газете «Ди Цайт» Сахаров «является бесценным даром для советского народа и всего мира».
Как обращаться с этим даром, Главлит не подсказывал, но свое дело по охране государственных тайн делал исправно: «В адрес самого А. Сахарова из западных стран участилась присылка антисоветских и пропагандистских изданий, которые Главным управлением конфискуются».
[480]
Представление о Сахарове как центральной фигуре, группирующей вокруг себя людей, соответствовало мышлению политическому — советскому или антисоветскому, но не соответствовало реальности — исторической и психологической.
«Вредную группу» составляли штучные индивидуумы, каждый со своим характером, своими взглядами, своим путем к затемненной (по Брежневу) деятельности. Всякий такой путь предполагал и силу характера и развитую индивидуальность. Людей этих называли инакомыслящими, или диссидентами. Сахаров предпочитал слово «вольно-мыслящие», именно их вольномыслие привлекало его. А они самоопределялись тем, что в несвободной стране старались вести себя как свободные люди.
[481]
Большинство из них проделали путь от свободы мысли к свободному поведению до того, как среди них появился академик. Так они его вначале и называли, не боясь путаницы, — других академиков рядом не было. Действовали, конечно, и почтение к его академической учености, и почет, которым еще много лет пользовались в стране физики.
В отличие от руководителей страны вольномыслящие ее граждане понимали, каким «бесценным даром для советского народа» был Сахаров, и старались оберегать его от рискованных форм своей деятельности. Введенная в 1966 году в Уголовный кодекс знаменитая статья 1901 позволяла смотреть на всякий самиздат как на «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский строй», и давать за это «до трех лет». А для конспирации академик был совершенно непригоден.
Поэтому, видимо, Сахаров не знал о самиздатской публикации его статьи 1967 года (не пропущенной в «Литературную газету»). Рой Медведев, поместивший эту статью в своем «Политическом дневнике» (периодическом самиздании для избранных), позволил себе подредактировать ее без согласования с автором.
Академик не замыкался в спокойной академической жизни, но, конечно, и не группировал вокруг себя людей. Неправильно даже сказать, что люди группировались вокруг него. Он был открыт для общения и внутренне стремился к нему — после разрыва с Объектом и смерти жены он, должно быть, ощущал пустоту. Но природная необщительность препятствовала ее заполнению. Инициатива исходила от других, более предприимчивых.
В начале 1970 года он откликнулся на предложение одного из своих новых вольномыслящих знакомых, физика Валентина Турчина, обратиться к руководителям страны с объяснением, что демократизация страны необходима для ее научно-технического и экономического прогресса. Идея была в том, что такой «прагматический» подход поможет начать более широкий разговор с властью. Письмо составляли явные эволюционеры:
Демократизация должна быть постепенной, чтобы избежать возможных осложнений и срывов. В то же время она должна быть глубокой, проводиться последовательно и на основе тщательно разработанной программы.
Назначение письма авторы видели в том, «чтобы способствовать широкому и открытому обсуждению важнейших проблем».
[482]
Из другой идеи — чтобы этот документ подписали видные люди страны, прежде всего академики, — ничего не вышло, никто не решился. Тогда Сахаров предложил Рою Медведеву подписать его третьим, и в таком виде 19 марта 1970 года документ отправился к адресатам — высшим лидерам страны. Никакой конспирации.
Вскоре Сахарова вызвали в ЦК, к начальнику отдела науки, — побеседовать о демократизации. Академика еще не занесли в черный список, и он подлежал «агитации» и «борьбе за него». Цэковский начальник провел мероприятие по разъяснению партийной линии, демонстрируя отеческую заботу партии.
Партийное разъяснение, однако, не произвело надлежащего эффекта. Сахаров, не скрывавший свои мысли от ЦК, еще меньше хотел их скрывать от своих соотечественников. И текст письма отправился в самиздат.
Такая открытость не укладывалась в советские рамки. Высший охранитель этих рамок — глава КГБ 20 апреля 1970 года сообщил в ЦК, что «в течение последних двух лет иностранные идеологические центры в антисоветских целях распространяли работу академика САХАРОВА «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», что в марте текущего года Сахаров принял участие в составлении письма «политически вредного содержания» и что он «вступает в контакты с сомнительными в политическом отношении людьми». Поэтому «в целях своевременного получения данных о намерениях САХАРОВА, выявления связей, провоцирующих его на враждебные действия», главный кэгэбист страны попросил разрешения «квартиру Сахарова оборудовать техникой секретного подслушивания».
[483]
Открывая закрытый мир
Итак, с весны 1970 года КГБ опекало академика с двух сторон — как носителя старых военно-научных секретов и как носителя новых политически вредных взглядов.
К первому виду опеки Сахаров давно привык и считал ее правомерной. Когда после отчисления из Средмаша близкий коллега его спросил: «Как вы думаете, за вами есть «хвост»?», Сахаров ответил: «Обязательно должен быть. Ведь должна быть уверенность в том, что я не пошел в американское посольство».
[484] Он не собирался нарушать взятое на себя еще в 1948 году обязательство и признавал за государством право охранять столь взрывоопасные секреты.
