Проклятие.
В течение нескольких секунд царило молчание.
Думай, Зара!
– Я провожу вас до дверей, – произнес, наконец, незнакомец.
Барбара Петри, похоже, не знала, что делать.
Думай, Зара, думай!
Я видела, как повернулась Барбара Петри, собираясь идти, и тут меня осенило. Ну конечно же!
– Я настаиваю на генном тесте! – выпалила я и с торжеством отметила, как, открыв рот, смотрит на меня этот прохвост.
– Генный тест проводится только с добровольного согласия, – вставила свое слово Барбара Петри.
Я наблюдала за незнакомцем, он за мной, прошла целая вечность, и еще одна, и еще, после чего он сказал:
– Я согласен.
Незнакомец
Филипп Петерсен родился 27 января 1976 года в Гамбурге.
Зара Петерсен, в девичестве Вагнер, появилась на свет 4 апреля 1978 года в Кельне.
Дата рождения Лео Петерсена, единственного ребенка от этого брака, 28 августа 2006 года.
18 мая день рождения Констанции, матери Филиппа Петерсена. Отец Филиппа Петерсена, которого также звали Филипп, родился 11 ноября и умер в сочельник 2002 года.
Зара Вагнер и Филипп Петерсен познакомились друг с другом 2 августа.
27 января также отмечается не только день рождения Моцарта, но и годовщина освобождения Освенцима.
4 апреля 1968 года, ровно за десять лет до появления на свет Зары Петерсон, в Мемфисе был застрелен Мартин Лютер Кинг.
Лео Петерсен родился в один день с Гете.
Я всегда был силен в датах. И разумеется, знаю, что мы поженились 11 апреля. Нет, число я не забыл.
Я просто не хотел, чтобы Барбара Петри подумала, будто я выучил семейную хронику наизусть, вот и все.
20
Перед моими глазами качался парусник. Вперед, назад, вперед, назад – бесконечное движение на черно-белом пунктире волн. Вялость одолела меня, словно я плыла в ореховой скорлупе по открытому морю, голова кружилась так, что пришлось отвести глаза. Стало теплее, свет, льющийся с улицы, изменился, он уже не так ослепительно ярок и напоминает о том, что скоро наступит вечер.
Но как провести ночь под одной крышей с этим человеком!
Я сидела в любимом кресле, подтянув ноги, и пыталась успокоиться. Мысли мои все время возвращались к самозванцу, который все еще находился здесь, в доме, и к Барбаре Петри.
Когда этот прохвост согласился на генный тест, я словно впала в ступор. Не знала, как мне реагировать. Наверное, пришла в ужас, потеряла всякий контроль над собой. Надменная ухмылка незнакомца. Удивленно вздернутые брови Барбары Петри, которая теперь смотрела на меня с нескрываемым недоверием. Вся ситуация в одну секунду изменилась. Если сначала чиновница не исключала моей правоты, то согласие мнимого Филиппа на генный тест повернуло всю ситуацию в совершенно иное русло. Шанс был упущен. От отчаяния захотелось опрокинуть стол, но я, конечно, сдержалась. С трудом нашла силы и что-то пролепетала, уж не знаю, что именно. Мысли мои кружились вокруг одного: возможно ли это, почему он дал согласие?
Барбара Петри и самозванец, словно по обоюдному уговору, одновременно направились к двери, на несколько секунд тело мое вышло из-под контроля, а когда я очнулась, было уже слишком поздно и оставалось только поспешить за ними – и это в моем собственном доме. Он понизил голос до доверительного шепота.
– Прошу вас, простите меня, Барбара. Моей жене и в самом деле нехорошо. Я могу на вас положиться…
А потом голос Петри, вдруг такой медоточивый, словно они находились здесь только вдвоем.
– Не волнуйтесь, господин Петерсен. От меня никто ничего не узнает, если вам так угодно.
И я поняла: он все-таки добился своего.
Теперь она у него на крючке.
– Благодарю вас, – сказал он так спокойно, так задушевно, так тихо.
Я пребывала в полной растерянности. Думала: черт побери, а он неплох.
Когда Барбара Петри ушла, я снова попыталась выставить самозванца из дома, но он просто сказал «нет» и покинул комнату.
Он один из тех зверей, которые вторгаются в чужую экосистему и разрушают ее изнутри.
На коленях моих лежала книга, я взяла ее с полки бессознательно, наугад. Раньше я частенько играла в эту игру, брала вслепую книгу с полки и потом в нетерпении открывала глаза, – проверить, к какому чтиву привела меня судьба, а потом гадать, какие послания от вселенной или от моего подсознания зашифрованы в этом выборе. Литературный гороскоп, так сказать. Вытяни я «В дороге» Джека Керуака, значит, пора отправляться в путешествие, «Фауст» Гете указывал на предстоящее важное решение, «Бойцовский клуб» Чака Паланика – определенно к ссоре. Иные книги не поддавались однозначной трактовке. «Над пропастью во ржи», к примеру, или «Мастер и Маргарита». Другие же, как «Невыносимая легкость бытия» Кундеры, напротив, всегда попадали в точку. Мои книги занимают всю стену в гостиной, я люблю их, они мне нужны. Все это малые самостоятельные вселенные за корешком переплета, я с удовольствием погружаюсь в них, если чувствую в своей жизни какую-то фальшь. Я обращаюсь к книгам, когда мне становится мало моего мира, или он ускользает, или несет боль и потери.
На моих коленях лежал том Достоевского, «Преступление и наказание». Я фыркнула, как только поняла, за что схватилась, встала, вернула книгу на место, протянула руку, чтобы дотянуться до верхних полок, не глядя, провела указательным пальцем по корешкам, наконец, выбор пал, выуживаю – Кафка, «Процесс». Тянусь еще дальше, беру соседний том, смотрю на переплет – Кафка, «Приговор».
Я убрала книги на место. Хватит уже в игры играть, пора обратиться к действительности.
Мои глаза остановились на рояле. Когда мы только переехали, Филипп часто играл. Но потом работа, в которую он погружался все самозабвеннее, с каждым разом отнимала все больше времени, обычно отводимого для музицирования. Органический звук все чаще заменяли любимые группы на виниле. Я вспомнила тот день, когда он в первый раз мне играл – что-то очень милое, воздушное, кажется, Моцарта. Слушать его было наслаждением. В какой-то момент Филипп подвинулся и постучал ладонью по банкетке, приглашая к нему присоединиться. Я подсела, и он стал рассказывать, как устроен инструмент, а я радовалась за него, радовалась его ямочкам на щеках, которые появлялись всякий раз, когда он испытывал удовлетворение. Легкая Филиппова улыбка – признак всецелого довольства собой. Он научил меня какой-то вещице, совсем незамысловатой, мы могли играть ее вдвоем, и все, что от меня требовалось, – это лишь нажимать в нужный момент на одну клавишу. Мы хихикали, раз-другой я оплошала, это было так чудесно. Разумеется, в детстве я тоже несколько лет брала уроки фортепиано и с закрытыми глазами могла сыграть «Собачий вальс», но Филиппу я не обмолвилась об этом ни слова. Ему слишком нравилось обучать меня, нравилось быть экспертом. Часто я только притворялась, дескать, чего-то не знаю или не могу, ведь он с таким вдохновением показывал и растолковывал мне разные вещи. Объяснял, как менять колеса на автомобиле. Или управляться с дрелью. Как понимать классическую музыку или современное искусство. Я постоянно принижала себя, потому что тем самым возвышала его, и делала это с удовольствием. Какая глупость, по прошествии времени думала я.
