Таким помнился ему дом.
Но сохранилось ли это место?
Сегодня мой четырнадцать тысяч четыреста сорок первый день на этой земле, подумал он. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз проснуться. Открыть глаза. Прожить целый день и снова завалиться в кровать. Четырнадцать тысяч четыреста сорок один раз лежать и видеть сны.
Он не прерывал счет. Он так часто спрашивал себя, доведется ли еще когда-нибудь увидеть свободу. И если да, то в который день своей жизни и сколько их предстоит прожить? Тринадцать тысяч? Двадцать тысяч?
Он выглянул в окно и спросил себя, на каком этапе существования он сейчас пребывает, но ответа не находил. Все, из чего когда-то складывалась его жизнь, что составляло его «я», отодвинулось в недостижимую даль. Детство. Отрочество. Любовь. Учеба. Свадьба. Отцовство. Работа. Последние семь лет он провел как будто в чистилище, где он ждал и вел постоянную борьбу за выживание.
Когда в колумбийском отеле он в первый раз за долгое время увидел себя в зеркале, то здорово испугался. Не отрываясь, смотрел он на свое отражение и не находил ни малейшего сходства с прежним «я». Нет, заключил он, наконец, это больше не я. Ни в какой, пусть даже в малейшей степени. Такого даже родная мать не узнает. Беспечный идиот, каким он когда-то был, исчез. Только внутренний мир отражался в его внешности.
Он вспомнил, как, очутившись на свободе, принимал свой первый душ. Как стоял потом, разложив перед собой необходимые для бритья принадлежности, и разглядывал свою бородатую физиономию. И как не мог заставить себя побриться. Так долго прятался он за этой бородой, почти семь лет. Он не находил в себе сил расстаться с ней. Следовательно, лучше не ослаблять вожжи, это, пожалуй, разумнее всего.
Одна его половина хотела, чтобы его просто оставили в покое. Психолога, предлагавшего свою помощь, он отправил восвояси. Он вообще никого не желал видеть – ни Зару, ни сына. Но как дать понять это другим? Вряд ли это вызвало бы у людей сочувствие. Он отклонил предложение связаться с ней по телефону или по скайпу и попросил передать, чтобы она не приводила в аэропорт сына, и уже тогда они смотрели на него как на умалишенного. Если человек хочет, чтобы его оставили в покое – неужели это так трудно понять? Да. Судя по всему, понять это очень трудно. Судя по всему, его поведение было ненормальным. А значит, держаться стойко – единственное, что остается. Теперь он умел это, и очень даже неплохо. Гнуть свою линию и действовать. Не затевать бесплодных дискуссий. До самого возвращения домой. Но только до тех пор.
Борода осталась. Осталось и желание уединиться в своем доме, и в одиночестве попытаться понять, кто он и как жить дальше.
Он представлял себе все совсем не так. Да, вышло не как в кино: жертва похищения возвращается, заключает родных в объятия, и наступает счастливый конец. Все оказалось не так просто.
Прежде всего, ему нужен один ответ.
И возможно, кое-что другое: месть.
Семь лет его мучил вопрос: а что если похищение было заказное, и заказал его тот, кого он любил и кому доверял.
Три человека значились в его списке, и у него имелось предостаточно времени, чтобы возненавидеть всех троих. Однообразные потраченные впустую дни и бессонные, полные сомнений, ночи. Чем-чем, а временем он в заключении располагал. Он поклялся, что если когда-нибудь выберется из этой дыры на божий свет, им придется за все ответить. Он желал им смерти – в зависимости от того, кого считал виноватым в данный момент: одного, другого, или же всех сразу.
Первый из этой троицы – Иоганн Кребер, старый друг отца. Это он уговорил его поехать, мол, командировка пошла бы ему на пользу. Хоть небольшая, а передышка от Зары, distance makes the heart grow fonder, сказал он тогда. Иоганн, с видом весьма и весьма озабоченным, до сих пор стоял у него перед глазами. Можно подумать, его и впрямь интересовали супружеские проблемы Филиппа.
Другая кандидатура – Бернд Шредер. Ведь это он должен был находиться в машине, которая везла его, Филиппа, на встречу и из которой его похитили. Но в последнюю минуту Бернд заболел и не мог выйти из гостиницы. Во всяком случае, он так утверждал. Чтобы такой человек, как Бернд, снедаемый честолюбием, пропустил важную встречу из-за обычной простуды? В это верилось с трудом.
Да уж. И наконец, Зара. Неужто в итоге мать оказалась права? Вдруг Зару интересовали только его деньги? Он сожалел, что ни разу не заговорил с ней о том, на что мать постоянно намекала – якобы Зара готова за деньги с ним расстаться. Он всегда ей слепо доверял. Раньше.
Конечно, в их отношениях был и счастливый период, но память о нем по большей части поблекла, как фотографии в старых газетах, слишком долго пролежавшие на солнце. В плену ему вспоминались только ссоры и гадости, увы, обоюдные. Во всяком случае, под конец никакой любви уже не было. Были только кровь и слезы. Неужели их любовь разбилась окончательно в ту самую, страшную ночь? Или тогда только вылезло на поверхность все то, что уже давно бродило в тайных глубинах? И они слишком разные, чтобы по-настоящему любить и понимать друг друга. Он вспомнил, как заклинал Зару ему довериться. Как от отчаяния наговорил все эти глупости, какие обыкновенно говорят в кино. Женщины.
«Пожалуйста, откройся мне…»
«О чем ты думаешь?»
«Я больше не в силах выносить твое молчание».
«Если ты хоть когда-нибудь меня любила, то…»
Неужели это все из-за той ужасной ночи? Или же их брак распался бы так или иначе? И был ли он вообще? Эти вопросы всплывали снова и снова, и он снова и снова ломал над ними голову. Порой он отчетливо слышал голос Зары, доносившийся еще с тех добрых времен, порой все перекрывал строгий голос матери. С каждым годом он все больше и больше дистанцировался от их с Зарой брака и под конец даже не мог воскресить в памяти лицо жены. Он уже ни в чем не был уверен. Все стало возможно.
Охранники на ломаном английском твердили ему, пожалуй, даже слишком часто: «Ты сгниешь здесь, богатый человек. Никто не собирается за тебя платить».
И слова эти еще больше разжигали его ненависть.
Только после освобождения он узнал от властей, что никто никогда не требовал за него выкуп.
И вот он сидел в самолете, который с минуты на минуту должен приземлиться, но не продвинулся в своих догадках ни на миллиметр.
Его жена. Как-то странно пусть даже мысленно называть так человека, когда-то сильно желанного, но потом превратившегося в объект возмездия, какое ты вершил в своих фантазиях. Она была чужой.
«Женщина». Именно так он ее называл, когда говорил о ней.
Свидание после семи лет. От Барбары Петри, сопровождавшей его весь полет, он узнал, что женщина приедет его встречать в аэропорт. А как же иначе.
Никто из официальных лиц пока не мог сообщить никаких подробностей о мотивах его похищения. Харальд Гримм, представившийся контактным лицом, в сложившейся ситуации попросил запастись терпением. Ему и его команде, а также южноамериканским коллегам предстоит спокойно и основательно во всем разобраться. Именно Гримм мог сказать, приложила ли его собственная жена руку к похищению или нет. И скоро это выяснится.
