5
Дом Грават, расположенный в конце Главной улицы, ныне улицы Хосе Антонио, был построен, как гласит надпись на притолоке, в 1731 году. Его приказал построить на фундаменте старого дома Грават, семейной собственности, Жоан Вилабру-и-Тор, когда решил, что работа – это одно, а жилище – совсем другое. В результате в доме Падрос, где он проживал до этого, остались управляющий, приказчик, все слуги вплоть до подпаска, оборудование, инвентарь, сено, зерно, мулы, бычки и вся скотина, а дом Грават был превращен в роскошный особняк наподобие тех, что он видел в Барселоне, когда ездил покупать право на владение Малавельей у одного разорившегося барона, что позволило ему добавить несколько участков земли к внушительной собственности семейства, а также сделать первый шаг на нелегком поприще завоевания достойного места среди мелкопоместного дворянства. Один из его сыновей, которому очень уж хотелось стать бароном, попытал счастья в Барселоне и на Менорке, но в конечном итоге вернулся в надежный мир родной долины, придя к выводу, что семья может зарабатывать деньги лишь так, как зарабатывала всю жизнь: куплей-продажей скота, продажей шерсти и излишков фуража, производимого в их обширных владениях, а также приобретением и перепродажей земель, при которых они умело пользовались различными предоставляемыми им Историей льготами, ибо всегда внимательно следили за всеми изменениями законодательства, дабы раньше других извлечь выгоду из нововведений, и поручали управление землями лишь безусловно надежным людям, да и то только в том случае, когда этим не мог заняться лично никто из семейства Вилабру. С этого времени дом Грават стал разрастаться как внутри, так и снаружи. В 1780 году на главном фасаде появились великолепные, ставшие знаменитыми сграффито с тремя крепкими женскими фигурами, расположенными в трех разделенных балконами простенках, которые символизировали, соответственно, пору покоса, стрижку овец и выгул отар на идиллических пастбищах. Располагай правнуки Жоана Вилабру бóльшим пространством, они могли бы добавить не менее идиллические сцены с длинной вереницей контрабандистов, переправляющих товар через перевал Салау, ибо в девятнадцатом веке семья Вилабру сколотила значительную часть своего состояния, вербуя шайки разбойников, устанавливая контакты с коммерсантами Арьежа и Андорры, подкупая карабинеров, укрывая товар, и при этом власти так и не смогли их ни в чем уличить. Все это продолжалось вплоть до наступления эры Марсела Вилабру (1855–1920, благодетель Торены R. I. P.), который по завершении безумной авантюры Первой республики стал верой и правдой служить восстановленной монархии и вознамерился вернуть семейству Вилабру статус фамилии не только уважаемой, но и достойной уважения, решив, что Аугуст, его средний сын, должен принять сан священника, а младший, Анселм, поступить в Военную академию. Вскоре после того, как он направил жизнь этих двух сыновей в достойное русло, внезапно умер Жозеп, его наследник (Жозеп Вилабру, 1876–1905, возлюбленный сын наш R. I. P.). Тогда Марсел соорудил на кладбище Торены семейный пантеон и потратил целое состояние на приведение в порядок погоста. Злые языки поговаривали, что вступление сеньора Вилабру на путь истинный было в значительной степени вынужденным, ибо на рубеже веков появилось множество храбрых и жестоких главарей банд, досконально знавших расположение дорог, путей, тайников, укромных мест и убежищ и желавших раз и навсегда покончить с посредниками и самостоятельно, на свой страх и риск, заключать сделки.
Всякий, кто переступал порог дома Грават, попадал совсем в иной, непривычный мир, с изысканными ароматами и приглушенными звуками, с тремя служанками, которые под предводительством старой Бибианы без конца боролись с пылью и дурными запахами, проникавшими сквозь тысячу щелей с улицы. В вестибюле по правую руку находилась дверь, ведущая в просторную гостиную, огромное пространство с тремя громадными креслами, большим диваном и двухместным канапе Чиппендейла, а также камином, увенчанным консолью с изящными статуэтками, в котором зимой всегда пылали дрова, двумя зеркалами, хранившими отражения и тайны дома, и написанным маслом портретом дедушки Марсела. Прямо около двери висели настенные часы в деревянном корпусе того же цвета, что и вся мебель; их глубокий, благородный перезвон напоминал обитателям дома, что время бежит и никогда не поворачивает вспять. Справа от часов, рядом с эркером, – изящный комод с ящиками, доверху заполненными документами, которые удостоверяли проживание в доме одиннадцати поколений Вилабру, занимавшихся беспрерывным зарабатыванием денег и расширением владений. На комоде были расставлены восемнадцать фотографий, посвященных двум персонажам, горькой памятью о которых дышал дом и его обитатели. Сеньор Анселм Вилабру в походной форме со звездочками капитана и двумя детьми, Жозепом и Элизендой, в фотоателье: у Анселма темные воинственные усы, Жозеп витает в облаках, а Элизенда пребывает в задумчивости, словно она с детства задалась целью постичь тайну сего мира. Вот брат и сестра в разные периоды своей жизни. Юная Элизенда в одиночестве. Ориол провел пальцем по рамке этой последней фотографии: овал ее лица был таким же, как сейчас, совершенным, нос – четко очерченным, а глаза – живыми. Взгляд этих глаз невозможно разгадать. Более крупный снимок, помещенный на самом видном месте, запечатлел экс-капитана Анселма Вилабру, вернувшегося к гражданской жизни, и его старшего сына Жозепа, теперь уже высокого спортивного юношу (altius, citius, fortius!), сидящими в саду дома Грават за столиком с красивым чайным сервизом и пристально вглядывающимися в объектив фотокамеры, словно в надежде разглядеть то недолгое будущее, которое еще оставалось у них в запасе на тот момент, когда был сделан снимок. Они только что приобрели земли Боскозы, и сеньор Анселм Вилабру намеревался грести деньги лопатой, дабы компенсировать королевское наказание, предполагавшее лишение прав на баронское поместье в Малавелье, но оставалось совсем немного времени до того часа, когда группа неуправляемых молодчиков ФАИ из Тремпа под предводительством учителя Сида вытащит их за уши из дома и отведет средь бела дня к уступам Себастья возле кладбища, и это все, Бибиана, делишки Бринге и двоих других, как их там звать, как звать, не помню, это они на нас донесли, Бибиана, а иначе откуда еще могли обо всем узнать в Тремпе, это точно они их привели. И клянусь тебе, я заставлю их поплатиться за эти смерти. Молчи, ты же совсем ребенок. Я не собираюсь молчать, Бибиана.
Была там и пара фотографий военной тематики. На самом четком снимке капитан Анселм Вилабру в офицерской фуражке с тремя звездочками с довольным видом позировал на фоне двух понурых рифских повстанцев, словно охотник, который, поставив ногу на труп поверженного оленя, победно смотрит в объектив фотокамеры. (Кстати, если приглядеться, руки обоих марокканцев были заведены за спину, что в определенном смысле объясняло победный взор капитана Вилабру.) Жозеп как-то шепотом поведал Элизенде, что рук у берберов не было видно, потому что они были связаны за спиной, и, как только снимок был сделан, папа приказал их расстрелять. Он сам сделал контрольный выстрел, но только никому об этом не говори, и папе тоже ни слова о том, что я тебе рассказал. Элизенда никому ничего не рассказала, и Ориол поставил фотографию на место, так и не узнав семейной тайны. Интересно, почему нет ни одного снимка матери? Разве у сеньоры Элизенды не было матери? И муж ее тоже не удостоился ни одного фото?
