– Нет, это не так. Но я не могу…
– Ты против меня. Что ж, прощай. – И когда Газуль уже покидал террасу, он остановил его: – Ах да, и если ты скажешь ей хоть слово, я тебя убью.
Первой прореагировала мать. Прежде чем полностью окунуться в мир теней и после того как она узнала от расстроенного Газуля о деталях попытки государственного переворота, она провела два дня, непрестанно повторяя как же плохо я все сделала, не сумела воспитать твоего сына так, как ты этого заслуживаешь, Ориол. Все так сложно, у меня не получалось уделять ему достаточно внимания. Она дотронулась до крестика и цепочки, чтобы успокоиться. У Марсела такие же глаза и нос, как у тебя. Но у его сына лицо полностью твое. Сержи – точная копия тебя в молодости. Иногда, когда я смотрю на него, у меня перехватывает дыхание, и, чтобы скрыть это, я даю ему сложенную банкноту, и он улыбается в точности так же, как улыбался ты, когда писал мой портрет. Я не знаю, как правильно воспитывать твоих сына и внука, но я люблю их, потому что они часть тебя. Не обижайся на то, что мне сейчас придется сделать, Ориол, потому что это закон жизни. Мне следовало бы снять цепочку, но я поклялась, что никогда этого не сделаю, а посему я ее не снимаю. Я люблю тебя, Ориол. Завершив сию своеобразную молитву, она позвала Мерче, представила ей отчет о похождениях Марсела, намекнула, что, похоже, он и с трансвеститами тоже водится, и вручила ей визитку великолепного адвоката, который вытащит ее из любой передряги. Когда тени стали окутывать ее даже днем (на третьей неделе ее персонального крестного пути), она вызвала Марсела и сказала ему я полностью тебе доверилась, сынок, а ты меня предаешь; тебе следует знать, что с этого момента я не позволю тебе притронуться ни к единому сантиму из семейного капитала и тебе придется довольствоваться тем, что ты имеешь: жалованьем, которое ты назначишь себе в «Бруспорте», и моими ассигнованиями, как ты знаешь, весьма щедрыми. Что касается Тука-Негры, то извещаю тебя, что не позволю тебе ни на что наложить там свою лапу, сосредоточься исключительно на «Бруспорте» в полном соответствии с тем, как мы договорились несколько лет назад. Кроме того, ты по-прежнему должен консультироваться со мной по поводу любого решения, риски от которого могут превысить двадцать миллионов. И чтоб ты знал, весьма вероятно, что Мерче тебя бросит. Или ты думаешь, что если я перестала видеть, то стала полной дурой? И если ты еще посмеешь хоть раз высказаться против моей заинтересованности в беатификации Досточтимого Ориола Фонтельеса, я лишу тебя наследства. Ты меня понял?
В жизни любого человека есть поворотные моменты, отмеченные жаждой мятежа, характерного для авантюрных и бунтарских натур. Мятежа против материнской тирании. Марсел, считавший себя закаленным мятежником, на протяжении своей жизни неоднократно переживал моменты неповиновения матери – например, когда он имел дерзость влюбиться в будущую писательницу Рамону. Или когда без предварительного обсуждения решил производить носки для Бедоньи, к тому же изготавливать их в Сингапуре; эта стратегия принесла им просто неприличную прибыль и была удостоена первой прямой похвалы со стороны матери. Или когда, обеспокоенный достаточно слабыми и неявными признаками опасности, он, вопреки указаниям матери, в одностороннем порядке прервал переговоры с «Нишизаки»; правда, тогда, задав сыну изрядную головомойку, она вынуждена была переступить через свое самолюбие и, вывернувшись наизнанку подобно носку Бедоньи, произведенному в Сингапуре, публично признать, что Марсел был прав, устроив скандал с «Нишизаки-груп». Перечить ей совершенно невозможно. А тут еще вдобавок ко всему этот педик Газуль. Что ж, настал момент великого акта непослушания. Сейчас или никогда.
– Да, мама.
В жизни Марсела ничего не изменилось, только вот Мерче ушла, и ни эрили, ни сентельесы, ни англезолы, ни сентменаты, ни черт знает кто там еще так и не пригодились; скандала никакого не было, ведь теперь все подряд разводятся, подумаешь! Скорее, странно встретить человека, который ни разу не разводился, можешь мне поверить! Ну а потом, я зато теперь, как видишь, свободный мужчина. Мерче покинула семейство Вилабру с высоко поднятой головой и полным кошельком, но без Сержи, который остался с бабушкой, хотя не непосредственно в Торене, самом настоящем неврологическом центре, где можно умереть от скуки, а под ее опекой, но в Барселоне; его матери был великодушно предоставлен режим наибольшего благоприятствования для свиданий с сыном, несмотря на то что это она покинула семейный очаг. В это время в характере Сержи уже начинали зреть зачатки будущего непреклонного бунтаря. Сержи настоящий мятежник, не то что я, потому что зимой он ездил на Туку только по обязанности, но зато имел уже в своем багаже шесть досок для серфинга из титана и углеродного волокна («Бруспорт-Марина» третьего поколения, чудо что за доски) и два блюда с гравировкой с других соревнований, удостоверяющих, что он занял одно из первых пяти мест на чемпионате в Гибралтаре и в Сан-Диего, в Тихом океане. И это в шестнадцать лет, чтоб ты знал. Правда, у него сложности с первым курсом бакалавриата, он уже трижды не смог сдать экзамен. С этим парнем надо что-то делать, Газуль, ты что думаешь по этому поводу? И не смотри на меня так, я тебя давно простил, а убить тебя, как я грозился, я бы все равно не смог, кишка тонка. Ты мне нужен. Я предпочитаю вести беседы с тобой, хоть ты и предатель, а не с мамой, потому что такая уж у меня мама.
В ту среду на излете августа Элизенда Вилабру встала, как обычно, в половине седьмого утра, и ей показалось странным, что рассветные лучи солнца все еще не окрасили занавески. Она зажгла стоявший на тумбочке ночник и сначала подумала, что отключили электричество. Потрогала лампочку и убедилась, что она нагревается. Уже несколько недель она не читала, не могла сосредоточить взгляд ни на каком предмете, все время спрашивала, сколько человек в комнате, ощупывала вещи и решения и не отказывалась от руки Сьо. Но она еще видела; расплывчато и с пятнами, но видела. А в ту августовскую среду в половине седьмого утра она вынуждена была выключить бесполезный теперь свет и снова лечь, упорно глядя в потолок, которого не видела. Всевластная сеньора глубоко вздохнула и приготовилась хладнокровно вступить в мир вечных теней.
62
Семейства Вилабру Рамис-и-Вилабру-Кабестань, то есть, соответственно, семья Элизенды и семья Сантьяго, ее мужа, были двумя франкистскими ветвями рода Вилабру. Со стороны Элизенды это были Вилабру из Торены, Вилабру Брагулат, а со стороны ее мужа – Вилабру-Комельес, уже три поколения которых проживали в Барселоне и с начала двадцатого столетия имели тесные связи с консервативными монархическими кругами страны, особенно по линии Комельесов, состоявших в родстве с семейством Арансо из Наварры, о которых говорили, что они были карлистами еще до того, как возник карлизм. Да. Да. Нет, как раз со стороны Роуре, да. Что касается Кабестаней, то, насколько я понимаю, они не принимали ничьей стороны, но всегда держали нос по ветру. Кстати, эти Роуре были кровными родственниками других Роуре. Представь себе. Одни – из СЕДА, а другие – из левых республиканцев, а на Рождество вместе ели эскуделью.
– Богатые не убивают друг друга из-за таких вещей.
– Пока не разразится война. Тогда богатые люди исчезают, а их злоба и вражда остаются. Так что, может, друг друга они и не убивают, но других-то убивают.
