Ориолу пришлось повернуться и изобразить любезную улыбку, несмотря на безумную панику, которую, должно быть, заметили даже коровы, возвращавшиеся в этот момент с пастбищ Эугеса в свое зимнее стойло; он взглянул в лицо Букетику, которую не видел с того памятного дня в ресторане «Станция Виланова», когда она посмотрела ему в глаза, а он не смог сдержать неодолимую дрожь в руке, потому что убивать совсем не так просто, как он думал, особенно когда ты знаешь имя жертвы; особенно когда ты ненавидишь человека, которого собираешься убить, но еще не научился презирать его. Рука дрожала у него так смешно и нелепо, что привлекла внимание посетителя, сидевшего за одним из соседних столиков, и Ориолу пришлось схватить пистолет обеими руками, в то время как сеньор Валенти склонился над столом, идеально подставив под дуло свой затылок, и собирался бархатным голосом произнести ты такая фантастическая женщина, что после обеда мы непременно снова займемся… однако он не успел даже начать фразу, поскольку увидел, что Букетик, застыв с раскрытым ртом, напряженно смотрит куда-то поверх его плеча.
Изабел Букетик подарила ему очаровательную улыбку, но в то мгновение, когда они пожимали друг другу руки, по тому, как она застыла с раскрытым ртом, по тому, как у нее слегка раздулись ноздри, по тому, как она резко убрала руку и украдкой бросила взгляд на Валенти, он понял, что она его узнала или, во всяком случае, скоро узнает.
– Очень приятно, сеньора.
– Я хочу убедить ее, – тихо, чтобы не услышали другие посетители заведения, сказал Валенти, – переехать сюда.
– Это очень спокойное место, – солгал Ориол, чтобы что-то сказать.
Дама была так растеряна, что не прореагировала на их комментарии. Ориолу даже показалось, что она в замешательстве оглядывается по сторонам, словно просчитывая возможности бегства от этого ужасного убийцы. Поэтому с еще более чарующей улыбкой на лице он извинился, говоря, что ему пора приступать к занятиям, и исчез из таверны Мареса, отчетливо осознавая, что все кончено. Однако, вопреки всем моим страхам, доченька, никто за целый день так и не пришел за мной. Я время от времени украдкой бросал взгляд в окно. Ничего. Все так же, как всегда. Почему я не убегаю? Потому что мне предстоит очередная бессонная ночь, я должен буду передавать сообщения по рации, которую установили на школьном чердаке десять дней тому назад: я ведь осуществляю связь между третьей и четыреста семьдесят первой бригадами, которые завтра, в день Большой Операции, должны будут триумфально подойти с обеих сторон от Монтсента к Тремпу, предварительно отогнав охваченные ужасом франкистские войска в долины. Поэтому, дочка, я не могу бежать, хотя умираю от желания сделать это.
Когда дети покидали школу, нестерпимый ветер с гор уже канул в историю. Одна из девочек, Вальдефлорс из дома Рути, с черными как уголь глазами, которая научилась читать еще в прошлом году, а теперь, в середине октября, уже умножала на три, прежде чем выйти, взяла его ладонь в свои ручки и пронзила его своим черным взглядом, так похожим на взгляд лейтенанта Марко, словно понимая, что нужно сказать последнее прости учителю, которого так ненавидят взрослые. Прощай, учитель, и доброй тебе смерти. Это твоя последняя ночь в этой деревне. И в жизни. Мы будем тебя помнить; думаю, мы хорошо тебя запомним, потому что ты хоть и мог, но даже пальцем не пошевелил, чтобы помешать алькальду Тарге, торенскому палачу, совершенно безнаказанно убивать и грабить, погружая деревню в состояние ненависти и вечной подозрительности, так что в конце двадцатого столетия понадобятся упорство и настойчивость другой учительницы, полненькой и неуверенной в себе, дабы извлечь из царства теней мгновения твоей жизни, твои вздохи и муки и попытаться сделать так, чтобы учитель-фалангист был оправдан в глазах потомков и имя его было достойно запечатлено на одной из могильных плит, которые искусная рука превращает в камни памяти.
– До завтра, Вальдефлорс.
Он остался один, с перепачканными мелом руками. В надвигающихся вечерних сумерках он еще успел увидеть, как по дороге домой в предвкушении вкусной еды какой-то мальчуган гоняет по земле камешек. Он не стал ничего стирать с доски. Закрыл дверь на ключ, поднялся на чердак, сдвинул матрасы и настроил радиопередатчик. Должен ли он сообщить, что, по всей видимости, у него возникли некоторые осложнения? Или следует лишь прилежно следовать инструкциям радистов обеих бригад, которые должны вступить с ним в контакт? Он вышел на связь, но ничего не сообщил о том, что не собирается убегать, несмотря на то что этой ночью его убьют по вине одного чудесного Букетика или, если посмотреть на это с другой стороны, из-за кофе с ликером. Он лишь сказал хота-пять, здесь хота-пять, ты меня слышишь, прием и все такое. Да, все было в порядке, и антенна, которую он установил на вершине Тоссал-де-Триадор, хоть и промерзла насквозь, но была довольна, потому что могла передавать хота-пять, здесь хота-пять, ты меня слышишь, прием. Невидимых радистов пробный сеанс тоже вполне удовлетворил, и они договорились вновь выйти на связь через два часа, хота-пять, в двадцать один час, хота-пять, когда совсем стемнеет, именно тогда и начнется самая заварушка. Впереди бессонная снежная ночь, полная грез.
Когда рация была отключена, он окончательно отбросил мысль о побеге и принял как неизбежность грядущую смерть, которая, к его удивлению, не слишком торопилась. Если его участие в спектакле будет иметь хоть какой-то смысл, то он не хотел провалить его, молча покинув сцену и оставив без поддержки по рации две из пяти бригад, которые должны были войти в Пальярс. Как раз в этот самый момент в более чем тридцати различных точках Пиренеев, от Атлантики до мыса Креус, началось наступление сотен партизан, которые должны были быть в курсе того, что происходило в Валь-д’Аран. Но Ориол этого не знал. Он знал лишь о том, что должен был делать он. И сейчас он думал, что если Валенти Тарга решит донести на него или прикончить его на месте, то он наконец избавится от невыносимого бремени своей тайны, потому что тогда все в Торене, все, включая Розу и тебя, доченька, не знаю, как тебя зовут, узнают, что я боролся за свободу, а вовсе не был фалангистом, предателем и приспешником убийц.
Ровно в тот час, когда пятнадцатая бригада вступала на пустынные, пребывавшие в полном запустении земли Тора, неотвратимо продвигаясь к своему поражению в Валь-Феррера, Ориола Фонтельеса Грау вдруг осенило. Коль скоро все равно надо ждать два часа, сказал он себе, то где наша не пропадала, семь бед – один ответ; он спустился с чердака и оделся, приготовившись выйти на улицу. У него было полтора часа, ну самое большее – час сорок пять минут, чтобы успеть вовремя вернуться к сеансу радиосвязи хота-пять. Трусливые герои тоже могут проявлять безрассудство. Двадцать два человека, составлявшие передовой отряд пятнадцатой бригады, которые продвигались из Андорры через Порт-Негре и уже вступили в воды Ногера-де-Тор, не подозревали, что неподалеку от Алинса, прямо посреди долины, они попадут под смертельный обстрел семи пулеметов, перманентно направленных против Истории.
Ориол вошел в окутанную полумраком классную комнату. Снаружи настойчиво надвигалась темнота, спеша скрыть под своим покровом торопливые шаги сотни мужчин пятьсот двадцать шестой бригады, которые, намереваясь атаковать Эстерри, уже преодолели перевал Салау, тот самый, что на протяжении трех или четырех лет десятки раз проходил лейтенант Марко, а Ориол знал лишь по описаниям останавливавшихся в школе проводников, которые постоянно пересекали это место в обоих направлениях, подвергая себя немалой опасности. Он не стал зажигать свет. На доске по-прежнему были записаны так и не стертые упражнения по умножению на шесть, которые он задавал на дом ученикам среднего класса. Стирать он тоже ничего не стал. Этим утром в правом углу он написал рукой, дрожавшей то ли от холода, то ли от неожиданной встречи с Букетиком, восемнадцатое октября тысяча девятьсот сорок четвертого года. Это была последняя дата, которую ему суждено было записать в своей жизни, но в тот момент он не придал этому никакого значения. Он отодвинул доску, которая, как выяснилось, закрывала кусок стены, в которой открывалась пещера с пиратскими сокровищами, а проще говоря, ниша. Ориол взял коробку из-под сигар, осмотрелся вокруг и заметил черный шнурок, который уже несколько дней валялся в аудитории. Ему хватило духа открыть последнюю тетрадь и взглянуть на последние слова, которые он совсем недавно написал своей дочери, поведав ей о том, что, похоже, он погибнет из-за кофе с ликером, и добавив обращение к ее матери: дорогая Роза, не держи на меня зла. Он поцеловал тетрадь, положил ее вместе с остальными в коробку из-под сигар, перевязал ее черным шнурком и поместил в тайную нишу. Рядом с коробкой лежал завернутый в тряпки предмет. Он взял его и развернул. Это была девятимиллиметровая «астра» с полной обоймой, имевшая весьма оптимистичный вид хорошо смазанного оружия. Он положил пистолет в карман, несколько раз напутственно похлопал коробку из-под сигар, своего верного сообщника, вновь замуровал пещеру с пиратскими сокровищами с помощью классной доски и подумал ну что ж, пора, осталось полтора часа.
