– Сеньора, он скончался, – услышала она откуда-то сзади слова Хасинто, пораженного столь безграничной любовью; и в этот момент банда Тарги вновь ворвалась в церковь.
Андреу Баланзо налил себе полстакана белого вина, весьма довольный тем, что в маленьком уединенном ресторане не возбраняется поглощать вино в любом количестве: в конце концов, легкое вино никому еще не вредило.
– Когда мы вернулись в церковь после того, как решительно пресекли атаку маки, сеньора все еще находилась там. И ее шофер тоже. Вы знали, что они были любовниками?
– Кто?
– Шофер с сеньорой.
– Откуда вам это известно?
– Мы с Хасинто были друзьями. Он рассказывал мне все и со всеми подробностями. Она была страшно влюблена в него, и он жил как у Христа за пазухой. Хотя был всего лишь шофером. Кстати, мне сказали, что он как-то странно умер…
– Как странно?
– Ну, как это сказать…
– Что именно?
– Мне известно только то, что люди говорят.
Баланзо воспользовался неловкой паузой в разговоре, чтобы отпить еще глоточек вина. Точно так же сделал это и его коллега, мужчина с кудрявыми волосами (правда, теперь уже совсем седыми), когда молча сидел в обществе Хасинто Маса в одном сумрачном заведении Суэры, на берегу реки Гальего (правда, он и ведать не ведал, как она называется, но его это нисколько не волновало); это была одна из рек, названия которых заучивали наизусть ученики торенской школы, ныне уже почтенные отцы семейств; разумеется, все эти названия были ими впоследствии благополучно забыты, ибо знание того, что Гальего – это река, которая впадает в Эбро в районе Сарагосы, оказалось совершенно несущественным для их жизни… Так как называется река, которая впадает не в море, а в другую реку?
– Приток, – ответила Элвира Льюис за семь месяцев до того, как умерла от туберкулеза.
– Очень хорошо, Элвирета.
– Очень хорошо, Аркадио. Зачем ты приехал? Это она тебя послала?
Аркадио Гомес Пье оглядел помещение, потемневшее от копоти, исходившей из некоего подобия камина. Стоявший на высокой полке полуразвалившийся телевизор с погнутой и явно слабой антенной уже четвертый или пятый раз повторял самые блистательные моменты коронации нового короля Испании; просто немыслимо, как могло случиться, чтобы после того, как мы выиграли войну, замарав руки в борьбе за идеалы, после того, как клялись в вечной, до самой смерти, верности принципам движения и Фаланге, чтобы чуть ли не на следующий день после смерти каудильо, нашего вождя, нашего лидера, нашей путеводной звезды, страна вдруг превратилась в монархию. Поэтому оба бывших фалангиста, заказав по стаканчику вина, демонстративно отвернулись от телевизионного аппарата. Поскольку Гомес Пье ничего не ответил, Хасинто продолжил:
– Ты явился сюда, чтобы убить меня?
– Это ты сделал?
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю.
– Ты же всегда только выполнял приказы, и все.
– Как и ты. Мы всегда делали одно и то же.
– Да, но сеньора не может смириться с тем, что я ее бросил, потому что до чертиков устал от этой многолетней работы и хотел пожить для себя.
– Так что, это правда, что вы с ней…
– Я могу на память сантиметр за сантиметром пройтись по ее телу. Пылкая. Развратная, как шлюха. Та еще соска. Даже в машине.
– Ни хрена себе!
Хасинто улыбнулся. Он раздумывал, стоит ли ему бросаться на своего бывшего товарища или спокойно позволить убить себя, сохранив достоинство. И еще он думал о том, какой эффект произведет в Суэре его убийство здесь, в баре, да еще наемным убийцей. Кто бы мог такое себе представить, знаешь, как прикончили брата Ньевес, а ведь казался таким тихим и мирным со своим садом и глициниями.
– Пойдем в другое место.
– Не нужно, – сказал Гомес Пье, вставая. И Хасинто подумал ну вот и все, сейчас он вытащит пистолет, прицелится, как Тарга, мне в лоб – и бах, прощай. Аркадио Гомес Пье сунул руку в карман, достал оттуда мелочь и положил ее на стол. Потом сухим тоном сказал будь добр, перестань беспокоить ее и рассказывать небылицы, если не хочешь крупных неприятностей себе на голову. Потом спокойно вышел из бара в декабрьский холод и побрел вдоль берега реки, а Хасинто смотрел на него, не веря в свою удачу, все еще весь дрожа от страха и спрашивая себя неужели он приехал только затем, чтобы отчитать меня? довольный тем, что ему хватило мужества не выкинуть никакого номера; он опрокинул стаканчик вина и причмокнул от удовольствия, не переставая следить взглядом за ушедшим мужчиной. В тот момент, когда Аркадио дошел до фонаря, у Хасинто помутилось в глазах, онемели челюсти, ставшие вдруг совершенно неподвижными, и из легких вдруг разом испарился весь воздух, а его стакан с вином упал и весело зазвенел на полу, прежде чем рассыпаться под полкой для телевизора на тысячу осколков, подобно жизни Хасинто Маса.
– Так что говорят люди?
– Да ничего, просто прошел слух, что сеньора… В конце концов…
В конце концов. Что сеньора в конце концов… Слухи. Тина у которой уже слегка кружилась голова, сделала пометку в памяти и совершила над собой усилие, чтобы вернуться в день, когда погиб учитель; ей надо было разузнать все подробности, чтобы ничто не ускользнуло от ее внимания теперь, когда она могла поговорить с человеком, который почти присутствовал при кончине Ориола. Поэтому она сказала продолжайте, пожалуйста, я хочу знать все. Что еще произошло в тот день?
– Да ничего особенного… Ну, из-за штурма был разворочен фасад мэрии. Наверняка даже теперь там остаются выбоины, если только не сделали серьезного ремонта.
– И больше ничего?
– Ну… мне тоже задело ногу. Поэтому я хромаю.
– А что еще сделали маки?
– Разбежались, как крысы. Мы прикончили одного из них, а они убили учителя.
Пресвятая Богородица, Пресвятая Богородица, этого не может быть, не может быть, не может быть. Что произошло? Еще совсем недавно… Еще сегодня утром… Вчера вечером… Но как это возможно, чтобы…
– Не знаю, святой отец. Это маки. Осторожно, смотрите, куда вы ступаете.
Войдя в церковь Сант-Пере, отец Аугуст заморгал. Несмотря на слабый свет тусклых ламп, его ослепило какое-то сияние, не имевшее, как он понял позднее, никакого логического объяснения. Прежде всего он обратил внимание на алькальда, который, облаченный в фалангистскую форму, сидел на скамье с поникшей головой; он впервые видел Таргу со склоненной головой. Потом он увидел свою племянницу, стоявшую перед алтарем, окропленную кровью и тихим голосом читавшую молитву. И только тогда он заметил тело, распростертое на полу возле алтаря, словно приношение Божественной сути. Боже мой, это же учитель. Из кармана покойника торчал корешок книги: Фома Кемпийский. Маэстро Кемпийский. Учитель Кемпийский с дыркой в голове.
– Бог мой. Господи Боже мой, что здесь произошло?
