Злые языки утверждали, что у Элизенды Вилабру постоянно имеется личный представитель в Совете министров. Злые языки подчас бывали столь же хорошо информированы, как адвокат Газуль. Так или иначе, но весьма часто среди людей, пользующихся благосклонностью генерала Франко, оказывался какой-нибудь адвокат, высокопоставленный чиновник или землевладелец, которого сеньора Элизенда в нужный момент поддержала экономическим вливанием в виде покупки акций. С другой стороны, она, словно трудолюбивый муравей, не прекращала приобретать одно за другим огромные земельные угодья, прежде всего в Пальярсе, где особенно стремилась продемонстрировать свое могущество, но также и в любом другом регионе, где предоставлялась такая возможность. Поговаривали, что ей принадлежит половина Доньяны. При этом она постоянно испытывала чувство вины из-за того, что недостаточно времени уделяет воспитанию сына. Сейчас, когда ей исполнилось пятьдесят три года, два месяца и пять дней, ее сын, благодаря титаническим усилиям, наконец завершал обучение на юридическом факультете, превратившись в законченного бездельника. Сеньора Элизенда чувствовала себя ответственной за такое положение дел, но мало что могла изменить, разве что собирать осколки разбитой посуды, когда налетал ураган, или отчужденным, безапелляционным тоном читать своему отпрыску мораль, которая у смиренно внимавшего ей Марсела влетала в одно ухо и благополучно вылетала из другого.
По той же самой причине, по которой, судя по всему, она желала стать полноправной владелицей всего Пальярса, ей никогда не приходило в голову покинуть дом Грават. Хотя деревня, не то чтобы очень уж бедная, но какая-то жалкая, была явно непрезентабельным местом обитания, сеньора упорно продолжала жить в доме Грават, откуда вела долгие телефонные разговоры с Барселоной и Мадридом, с холодным расчетом занималась куплей-продажей, вела строгий учет всех здоровых бычков, павших коров, тонн полученной после стрижки овец шерсти и всех документов, которые управляющий раскладывал на столе в гостиной, где они каждую неделю проводили совещание, и лишь раз или два в год, приложив к носу надушенный платок, посещала Падрос, имение, в суете которого рождалось все это богатство. Проживание в доме Грават, расширение старых конюшен и превращение их в гаражи, приведение в порядок сграффито на фасаде, водружение в гостиной невиданного прежде в деревне телевизора и редкое появление на выходящем на площадь балконе в облаке пьянящего аромата нарда – все это было ее своеобразным способом расправы с виновными в страшном преступлении, которые не отступили перед ее Гоэлем и продолжали жить на этой земле. Она, не стесняясь, всячески демонстрировала свое вопиющее богатство и устремляла взор за горизонт, словно дома Фелисо давно не существует, словно дом Вентура полностью разрушен, словно члены семейства Гассья из дома Миссерет, которые плодились, как кролики, обычные булыжники, покрывающие площадь; это был ее способ заявить всем, что война не закончилась и не закончится никогда, потому что она умела хранить память об усопших членах своего семейства. Вместе с тем из соображений удобства она привела в порядок огромную квартиру в Педральбесе, где проводила совсем немного времени, хотя иметь квартиру в Барселоне было очень практично. Дела она вела методично, четко, скрупулезно, будь то в Торене, или Барселоне, или даже в автомобиле, так что Хасинто Мас, неизменный ее шофер, знал едва ли больше всех обо всем, что происходит с сеньорой. И одним из самых верных, потому что она всегда смотрит на меня этими своими необыкновенными глазами, словно говоря очень хорошо, Хасинто, ты все делаешь очень хорошо; я доверяю тебе, вручаю тебе мои секреты, ибо ты, Хасинто, доблестный защитник моей безопасности. Если бы ты знал, как я люблю тебя, Хасинто, говорит ее взгляд; но социальные и классовые барьеры возводят преграды на пути нашей бессмертной любви. К тому же оставался самым верным ей человеком.
В насыщенной религиозной жизни сеньоры Элизенды имелись свои лагуны. Когда убили ее отца и брата и она бежала в Сан-Себастьян, схватив одной рукой Бибиану, а другую держа за спиной, ее религиозный пыл заметно охладел, так что она даже демонстративно перестала посещать церковную службу. Так она наказывала Бога за то, что он оказался не на высоте положения. Однако, когда она вернулась в Торену и случилось то, что случилось, когда, казалось, наконец настало время полного отдохновения, она стала регулярно посещать церковь, к великой радости отца Аурели Баги, который превратился в верного наперсника сеньоры, которому она исповедовалась в неизбежных грехах. С тех пор как она вновь вернулась к общепринятым формам выражения набожности, она не пропустила ни одной воскресной мессы. Всегда садилась на одну и ту же скамью, в первом ряду; в последнем же ряду, возле выхода из церкви, непременно стоял Хасинто Мас со скрещенными на груди руками, строго наблюдая, чтобы все вели себя как положено. Ни разу, ни в одно из воскресений, никому, даже Сесилии Басконес, и в голову не пришло занять ее место. Именно там, в церкви Сант-Пере, Марсел принял первое причастие, хотя ему предлагали сделать это в соборе Сеу-д’Уржель и даже в церкви ордена иезуитов в Саррье, которая поддерживала прекрасные отношения со школой Сант-Габриэл. И каждое воскресенье после мессы она непременно вкладывала аккуратно сложенную купюру в ладонь отца Аурели, который всегда спешил поприветствовать сеньору, делая вид, что приветствует и других верующих. Несколько раз в год она спрашивала его, в каком состоянии находится Процесс, и отец Аурели Бага, который всегда боялся этого вопроса, вынужден был ехать в Сеу, чтобы поинтересоваться истинным состоянием Процесса, узнавал об истинном состоянии Процесса, а затем слегка подслащивал ответ, который сеньора выслушивала, не проронив ни слова. В такие неловкие моменты отец Аурели Бага всегда приходил к выводу, что сторицей отрабатывает щедрые подношения сеньоры Вилабру.
Раз в месяц в приходскую церковь Торены приезжал отслужить мессу старый каноник Аугуст Вилабру, и его племянница Элизенда внимала проповеди с тем же благоговением, что и всегда. Отец Аугуст в свои девяносто с лишним лет настолько одряхлел, что уже не сразу понимал, что такое эргодические свойства случайных процессов в компактных метрических пространствах; при чтении у него воспалялись глаза, а формулы превращались в мелькающие перед глазами мушки, и единственным его горячим желанием было помолодеть лет на тридцать, чтобы стать свидетелем новых путей развития математики; говорил он очень мало и смотрел на все печальным взглядом старого охотничьего пса.
Хотя сеньора Элизенда трижды или четырежды в месяц предавалась греху, она полагала, что отца Аурели Баги это не касается, а посему, когда исповедовалась, об этом даже не упоминала. С другой стороны, она с каждым разом все чаще грешила в квартире в Педральбесе, нежели в деревне, поскольку не хотела, чтобы ее страстные крики услышали в Торене. Никто не должен был этого слышать. Никто. Даже добропорядочные семьи, приверженные Франко, из дома Бирулес, дома Савина, дома Мажалс или дома Нарсис не имели права вторгаться в ее приватный мир. И меньше всего Сесилия Басконес – как дама в высшей степени недостойная. Сеньора Элизенда приняла решение не обзаводиться в Торене друзьями. Она жила там, чтобы напомнить некоторым индивидам, что это она – победительница. И чтобы раз в месяц, шел ли дождь, или падал снег, посетить кладбище. И выдержать взор Божий.
