– Отлично, Жаумет, голова у тебя хорошо работает. Только не забудь, сынок: я оставлю готовый рисунок, но спрячу его. Сделай все, как я сказал, Жаумет, и, когда придет время, мы поставим настоящее надгробие для Вентуреты. Знаешь что? Я, пожалуй, выгравирую рисунок Манела Льюиса.
– Какой?
– Не знаю… может быть, вот этот.
– Это лесная голубка.
– Да нет, это белый голубь. Это символ. Боже мой…
– Не плачь, отец, а то я тоже заплачу.
Часть третья
Звезды как иглы
…Меловая пыль, что поднимается над доской, когда Бог проводит по ней губкой…
Жорди Памиас
Обе створки двери уверенно распахиваются. Пятеро очень серьезных мужчин в гротескных костюмах входят в зал Святой Клары. Человек, шествующий в центре процессии, с более широкой посольской лентой, чем у остальных, направляется к даме в черном. Адвокат Газуль наклоняется и шепчет что-то даме на ухо. Она надменно поднимает костлявую руку, и посол целует ее. Адвокат Газуль нервничает, не зная толком, как себя вести. Посол направляется к нему, думая интересно, он близкий родственник сеньоры или нет. Они обмениваются ритуальными приветствиями. Дама в черном с неудовольствием замечает вспышки фотокамер, увековечивающих сей исторический момент. Один из помощников посла говорит, что сеньор епископ уже прибыл и что в любом случае они с ним встретятся на официальном приеме. Посол пускается в рассуждения о радости и гордости, которые охватывают всех в такой торжественный момент, а в это время помощник вкладывает ему в руку стакан с фруктовым соком. Дама в черном кивает, но при этом не может заставить себя улыбнуться, потому что единственное, о чем она мечтает, – чтобы все произошло как можно быстрее и состоялось до ее смерти. Внук предусмотрительно наблюдает за всем с балкона. Как только он видит, что посол просит у одного из помощников закурить, тут же вытаскивает сигарету и наконец успокаивается.
В это время Марсел Вилабру беседует с атташе посольства о нулевых коммерческих возможностях Ватикана в плане лыжного спорта. Тот демонстрирует крайнее расположение и любезность, поскольку, кто знает, может быть, со временем его назначат послом в страну, где холодно, много снега и гор.
Посол спрашивает даму о степени родства, которая связывает ее с героем-мучеником, и она отвечает, что, строго говоря, они не связаны прямым родством, но семейство Вилабру – единственные близкие ему люди и, насколько известно, единственная семья, которая у него была. Понятно, говорит посол. Не секрет, что в военное время всякое случается, многие семьи разрушаются, вмешивается в разговор Газуль, приходя на выручку даме. Понятно, повторяет посол, глядя на близкого или какого-то там родственника дамы, единственного, кто может смотреть ему прямо в глаза, как это все печально.
Обменявшись несколькими скупыми словами с гидом, мужчина с короткими с проседью волосами уводит группу русских, при ближайшем рассмотрении оказавшихся, впрочем, поляками, туда, откуда они пришли. Некоторые из них оборачиваются и с печалью смотрят на паству отца Рельи, словно отправляются к воротам Треблинки и хотят сказать последнее «прости» своим родным.
После того как группа Рельи вновь укомплектована, молодой гид проводит спасающихся от истребления по проходу. Они не могут двигаться быстро из-за мучающего практически всех варикоза, и коридор все никак не кончается. Время от времени им попадаются темные, плохо освещенные картины на стенах, скорее всего не обладающие никакой художественной ценностью, но на них, собственно, никто и не смотрит.
– Варикозное расширение вен нередко имеет аневризмальное происхождение.
– Как бы оно ни называлось, меня это просто убивает.
В конце другого коридора, после странного зигзага, гид заводит их в кремационную печь, представляющую собой хорошо освещенный (наконец-то!) зал с небольшим количеством стульев, занятых поляками, которые, похоже, пробрались сюда каким-то тайным маршрутом. В центре, на средневековых размеров столах из грубого дерева, расставлены закуски для гостей.
Как же быстро бежит время, когда человек мечтает, чтобы сей славный день продолжался всю жизнь. Уже давно закончились закуски и темы для беседы, и когда посетители мучительно ищут, о чем бы еще поговорить, неожиданно является избавление в виде швейцара, который распахивает снаружи дверь (в Ватикане двери с двумя створками открываются с особой торжественностью) и просит присутствующих любезно проследовать за ним, ибо он имеет честь указать им путь. Вот тогда-то посол и сказал ах, как же быстро бежит время, когда человек мечтает, чтобы сей славный день продолжался всю жизнь.
Дама ничего ему не отвечает, поскольку ее горло перехватило мучительное волнение. Когда входит швейцар, в высшей степени воспитанный и церемонный, она поднимается, чтобы скрыть охватившее ее смятение, и стоя ждет, пока к ней присоединятся остальные члены семьи и сын предложит ей руку. Она выглядит такой величественной, что посол наконец понимает, что если в зале кто-то и обладает истинной властью, так это она.
Между тем группа отца Рельи входит в базилику. Святой отец объясняет сеньору Гуардансу, что непогрешимость верховного понтифика в вопросах канонизации не является догмой и что существуют течения противоположного толка. Святой Фома Аквинский утверждает, что в вопросах канонизации мы должны свято верить в непогрешимость папского декрета, и многие теологи придерживаются этой точки зрения. Однако общее мнение заключается в том, что достоверность факта непогрешимости – это вопрос теологической веры; такого понятия нет в Священном Писании, а посему речь идет не о божественной вере; кроме того, Церковь также не дает определения сему понятию, а следовательно, речь не идет и о вере церковной.
20
Чтобы немного скрасить одиночество, он перенес свои немногочисленные пожитки в школу. Превратил подсобное помещение в аскетическую спальню, почти монашескую, ибо для него начался период покаяния за малодушие. Узкая кровать в углу, шкаф, весь источенный жучком, и расшатанная парта, служившая ему время от времени письменным столом, – вот и весь нехитрый набор мебели. Да еще стул из классной комнаты и вечный холод, его-то было сколько угодно. Он не испытал никакого удовлетворения, когда завершил переезд, потому что днем и ночью неотвязно думал о Розе. Обедал он в кафе Мареса в полном молчании, выпивал рюмочку анисовой водки в компании с Валенти; никто никогда не подсаживался к их столу, и пока они находились там, в заведении никто не разговаривал, только косились на них и старались как можно быстрее уйти. Однажды Валенти сказал ему, что очень сожалеет о том, что у него произошло с женой, а Ориол вместо ответа осушил одним глотком бокал и пощелкал языком. Желая отвлечь его от горестных дум, алькальд сказал я слышал, войска уходят из нашей зоны и направляются в Арагон.
