– Несмотря на угрозу диверсий?
– После известных тебе событий у нас тут тихая заводь. А у славного рейха дела во Франции идут совсем худо.
Ориол ничего не сказал. Любые размышления требовали от него немалых усилий.
В тот же вечер Кассья из дома Нази, единственный член этой семьи, который мог бродить, где ему заблагорассудится, поскольку в голове у него винтиков не хватало (Жозеп Маури давно сбежал, а Фелиза, ожесточившаяся и онемевшая от горя, жила с крестными, безнадежными республиканцами), постучал в классное окно и жестами дал понять Ориолу, что ему просили передать письмо. Старшие ученики все еще повторяли список притоков, отыскивая их на висевшей в центре доски карте полуострова, а младшие занимались чистописанием. Ориол вышел из класса и с замиранием сердца взял письмо из рук самозваного почтальона, после чего вернулся в аудиторию с намерением немедленно вскрыть конверт. Имени отправителя указано не было, но он узнал почерк Розы. Штемпель Барселоны. Он сунул конверт в карман и, притворившись, что забыл о нем, стал спрашивать Рикарда из дома Льятес, какая река является притоком Алагона.
Он так и не отважился вскрыть конверт, пока не ушли все дети, и только тогда, усевшись возле печки и ужасно нервничая, надорвал его. Этот разорванный конверт Ориол сохранил среди страниц тетради вместе с коротеньким письмом, которое Тина перечитала раз сто.
«Ориол, считаю своим долгом сообщить тебе, что у тебя родилась дочь и что она здорова. Я больше не приеду, и ты никогда не увидишь своей дочери, потому что я не хочу, чтобы она узнала, что ее отец фашист и трус. Не пытайся отыскать меня и не проси никого это сделать: я не живу в доме твоей тети, мы с дочкой справимся со всем сами. Кашель у меня прекратился. Наверняка это ты его у меня вызывал.
Прощай навсегда».
Как жестоко, подумала Тина. И бросила рассеянный взгляд на Доктора Живаго, который улегся на компьютере и задумчиво созерцал почти весенний, полный дивных предвкушений пейзаж, простиравшийся за окном. Интересно, чем сейчас занят Арнау. Наверное, сложив ладони и устремив взгляд в бесконечность, предается молитве, которой мы его никогда не учили. Или поет в хоре. А может быть, проклинает тот день, когда ему пришло в голову отправиться в ад, из которого не так-то просто выбраться. Впрочем, возможно, он занят чем-то совсем иным. Как же я по нему скучаю. Потом она подумала о Жорди и вынуждена была признать, что, если бы у нее хватило мужества, она сделала бы то же, что Роза.
Дрожащими руками Ориол положил письмо обратно в разорванный конверт, и первым его побуждением было открыть дверцу печки и бросить письмо в огонь. Но потом подумал и положил его в карман: он не мог этого сделать. Прошел в школьный туалет, неизменно промозглый, пропитанный отвратительным кислым запахом, забивавшим полости носа и проникавшим в горло, и пять минут простоял перед выщербленным зеркалом, пытаясь хоть как-то осмыслить ситуацию, представлявшуюся ему полным бредом. Роза уехала две недели назад. Она не могла вынести смерти Вентуреты. Не могла вынести того, что все в деревне считают ее мужа правой рукой Валенти Тарги, серым кардиналом алькальда. Не могла смириться с тем, что люди говорили, будто учитель совершил мерзкое преступление, потребовав от детей доносить на своих родителей; якобы на перемене он отводил их по очереди в сторонку и со свойственной ему мягкостью и сердечностью, разумеется насквозь фальшивыми, вызывал на откровенную беседу, добиваясь, чтобы они сказали то, что он хотел услышать. Так он выпытал у них, кто прячется в доме Льовис. Конечно, дети в этом никоим образом не виноваты, бедные ангелочки. Хорошо уже, что они не умерли от страха. Еще Роза не смогла стерпеть, что у Марсаны два дня подряд заканчивался хлеб всякий раз, как она входила в пекарню. Хлеб и разговоры. Все женщины, что там находились, разом немели и тут же вспоминали, что очень торопятся, и оставляли ее в полном одиночестве и в нелепом положении посреди живописной деревушки Торена, в долине Ассуа, неподалеку от Сорта, в комарке Верхний Пальярс, с населением в триста или четыреста жителей (плюс двадцать красных предателей-сепаратистов, отправившихся в эмиграцию, и тридцать три погибших в крестовом походе против марксизма, из которых двое были героями: молодой Жозеп Вилабру и его отец, Анселм Вилабру, владелец половины муниципального округа, которые погибли от рук молодчиков из ФАИ через две недели после фашистского переворота). И хотя в сельском хозяйстве района отмечалось изобилие ржи, ячменя и пшеницы для удовлетворения нужд населения, когда Роза отправлялась покупать хлеб, никакого изобилия уже не было. И больше его никогда не будет. Для нее. Поэтому-то она и уехала из деревни. Ну а может быть, еще из-за нежных взглядов, которые сеньора Элизенда из дома Грават бросала на ее мужа.
– Он собирается заплатить мне тысячу.
– Да хоть бы и миллион. Ты не можешь писать его портрет!
– Почему нет?
– Он убийца.
– Сейчас время склонить голову. Наступит время, и мы ее высоко поднимем.
– Одно дело – склонить голову, и совсем другое… Неужели тебе не противно?
Послышался погребальный перезвон колоколов церкви Сант-Пере. Роза вся напряглась, но не двинулась с места. Ориол поставил стакан с молоком на стол, показал на Розин живот и тихо, но настойчиво произнес я не хочу, чтобы нас убили, как мальчика.
– Трус.
– Да. Мне страшно умирать.
– Если хорошенько подумать, смерть не так страшна, как кажется.
Ориол ничего не ответил, и Роза встала и вышла из кухни. Через какое-то время в спальне послышались сдержанные рыдания. Ориол с отвращением, словно в приступе дурноты, отодвинул стакан с молоком и устремил взгляд в никуда, погрузившись в горестные раздумья и мечтая о том, чтобы все сложилось по-другому. Оторвавшись от тяжелых дум, он поднял голову: из спальни вышла Роза, которая привела себя в порядок и надела строгий костюм.
– Куда ты идешь?
– На похороны.
– Было бы благоразумнее…
– А ты отправляйся писать портрет своего хозяина.
– Я должен ехать в Сорт на собрание учителей, – с горечью ответил он. Однако она уже вышла, не дождавшись ответа. Тогда Ориол еще не знал, что больше никогда не услышит ее голос.
Роза уехала из Торены накануне Рождества, в день похорон Вентуреты, когда все были на работе, а Ориол в Сорте, на собрании учителей округа, организованном представителем Испанской фаланги, который хотел подвигнуть их на вступление в фалангистский блок, товарищи. Роза уехала, как беглянка, не предупредив, зная, что помимо сумки и чемодана увозит с собой все их мечты и все как-замечательно-все-могло-бы-быть. И сделала она это, потому что была сильной женщиной и не хотела, чтобы ее ребенок жил с фашистом. Всю оставшуюся ей в этой жизни надежду она несла в своем чреве.
Не понимая толком зачем, Тина сохранила ее письмо как сокровище; это был документ, который ярко демонстрировал, как просто несчастью пробить брешь в защитной броне человека и уничтожить его. Хотя у Розы, по крайней мере, оставалась светлая надежда во чреве, не то что у меня: мои-то иллюзии развеялись на ветру, что гулко стонет в стенах монастыря, отнявшего у меня сына.
