Ориол выстрелил раз, два… и все, потому что на третий раз пуля не вылетела; он проделал это, не переставая думать о Вентурете и глазнице юноши, превратившейся в свинцовую дыру. Потом сунул оружие в карман и не спеша вышел, не обращая внимания на двух оцепеневших мужчин в вестибюле. Краем уха он услышал, как один из них говорит это что за сукин сын, но не остановился, чтобы потребовать объяснений, потому что спешил, как все убийцы. Когда стеклянная дверь захлопнулась за его спиной, он услышал крики Букетика и скрип резко отодвигаемых стульев, но не обернулся, потому что уже бежал, перепрыгивая через две ступеньки, по лестнице, ведущей на станцию метро «Триумфальная арка»; и ровно в то мгновение, когда он подумал, что впервые в жизни у него все получилось так гладко, его догнал хвост. Скорее всего, он бы не подумал то, что подумал, если бы знал, что низенький человечек с равнодушным лицом следовал за ним от ресторана и сел в тот же вагон, что и он. На следующей станции Ориол вышел на улицу Фонтанелья, и низенькая тень последовала за ним. Полчаса спустя он уже катил по шоссе в направлении Молинс-де-Рей, все еще прерывисто дыша и думая я убил его, я из мести убил человека, убил Валенти Таргу и совсем не испытываю гордости по этому поводу, доченька моя. Но в этот момент я подумал о твоей матери и о матери Вентуреты. Мчась на мотоцикле, я почувствовал, что начинаю сбрасывать с себя шкуру трусости, что так долго укрывала меня, и меня нисколько не беспокоила мысль о том, что если меня найдут, то никто будет не в силах спасти от смертной казни. Первое, что я сделал, приехав вечером, уже в темноте, в Торену, так это положил пистолет на место, оставив его разряженным, потому что не знал, где у покойного хранятся пули; потом пошел в заведение Мареса выпить кофе и ненароком сообщить хозяину, что только что вернулся из Лериды; проведя тряпкой по безупречно чистой мраморной столешнице, Модест сказал вам недавно звонил алькальд.
– Что? – Леденящий душу страх застрял у него в районе кадыка.
– Ну да, звонил сюда. Кофе с ликером?
– Сеньор алькальд?
– Да. Где-то часик назад. Спрашивал о вас.
Вне себя от ужаса, так что казалось, даже душа у него покрылась холодным потом, Ориол попытался изобразить полное равнодушие.
– Вы уверены, что это был он? – бросил он.
– Ну да, почему нет? – ответил хозяин, наливая ему кофе. – Можете спросить у Синтеты, телефонистки.
Вместо того чтобы бежать на Тука-Негру и превратиться там в ель, вместо того чтобы залезть в заросли кустарника и раствориться в них, он стал неторопливо пить кофе. Только пожалел о том, что положил пистолет на место. Только пожалел о том, что сделал все так нелепо: ведь достаточно было опросить любого посетителя ресторана или того же Букетика, чтобы они дали описание злоумышленника и Валенти Тарга со своими приспешниками бросился в погоню, следуя за ним по пятам. И еще пожалел о том, что ему осталось жить так недолго. И еще с особой горечью пожалел о том, что ему не хватило смелости пойти к Элизенде и бросить ей упрек ты меня уверяла, что с Вентуретой ничего не случится, и сказать ей я уже столько дней тебя не видел, и раствориться в ней, и погрузиться в объятия этих удивительных рук, которые он так тщательно и любовно отобразил на портрете. Неистовое, несбыточное желание обладать этой фантастической женщиной. Ориол одним глотком допил кофе и, подмигнув Модесту, поцокал языком, демонстрируя, как он доволен.
Когда он вышел из кафе на улицу, на холодном небосклоне ярко сияла вечерняя звезда, и он явственно ощутил дыхание смерти.
В тот же самый час на кухне дома Грават Бибиана рвала на мелкие кусочки пришедшее утром письмо, которое ей удалось перехватить и в котором некий Жуаким Ортига сообщал сеньору Анселму Вилабру-и-Брагулату о том, что только что скончалась моя дражайшая супруга, и во исполнение ее последней воли я пишу вам эти строки, чтобы довести до вашего сведения, что Пилар никогда не жалела, что в свое время покинула вас, поскольку с вами она познала лишь безразличие, пренебрежение и недоброжелательность; еще она хотела, чтобы вы знали, что единственное, о чем она пожалела, когда мы счастливо обосновались в Мендосе (где она, кстати, не знала недостатка в ролях на театральных подмостках), так это об утрате связи с малышкой Элизендой и с Жозепом, которые теперь, очевидно, уже давно взрослые. Я прошу вас передать им эти ее чувства, потому что, в конце концов, это ведь ее дети. Как могла, как только могла эта женщина, думала Бибиана, говорить такие вещи, если она прекрасно помнит, как на рассвете того памятного ветреного воскресенья она застала ее с чемоданом в руке: сеньора со свойственной ей неловкостью так шумно пыталась отворить входную дверь, что разбудила служанку. Видя ее намерения, Бибиана сказала сеньора, подумайте о своих детях, они ведь еще такие маленькие, но та сурово взглянула на нее и сказала не лезь не в свое дело, мне надоели эти сопляки, которые все время орут, мне надоело безразличие и пренебрежение моего мужа, так что отойди и дай мне хоть раз в жизни ответить на зов любви, и Бибиане пришлось отступить, потому что она не могла известить об этом сеньора, который вот уже десять дней как отправился воевать с маврами. Вы не можете так поступить с нашей девчушкой, сеньора, вымолвила она в качестве последнего аргумента. А как же моя жизнь, Бибиана? Еле сдерживая слезы, она сказала открой дверь, или я убью тебя, и Бибиана открыла дверь на улицу и сказала будьте вы прокляты на веки вечные, сеньора. Так Пилар Рамис из рода Рамис из Тирвии исчезла из дома Грават и из жизни Бибианы, а также из жизни девочки и Жозепа, которые мирно спали наверху, и из жизни сеньора, который в то время находился в Африке, убивая мавров. Бибиана была не в состоянии кричать и призывать на помощь ангела-хранителя. Закрывая дверь, она думала только о том, как объяснить все девчушке и Жозепу.
Она подобрала обрывки письма и бросила их в раскаленные угли плиты, навсегда уничтожив таким образом последнюю память об этой ужасной женщине, которая больше не сможет причинить вреда ее девчушке и не осквернит памяти бедного Жозепа и несчастного сеньора Анселма.
– Что ты делаешь?
– Завариваю липовый цвет, – ответила служанка. – Хочешь чашечку?
Элизенда так никогда и не узнала, что в тот вечер чай был заварен на последних новостях о рассеявшемся, словно пепел, образе ее матери.
25
Он провел бессонную ночь в школе, ожидая прихода сеньора Тарги в сопровождении взвода фалангистов. Будут громко колотить в дверь? Или выбьют стекла в классе? Нет, скорее всего, молча ворвутся в помещение, наугад стреляя в темноту. Часы той ночи текли с ужасной медлительностью. Однако даже к тому времени, когда ледяное солнце восставало ото сна над перевалом Канто, никто так и не потревожил покой школы и убежище изгоя Ориола Фонтельеса, бывшего труса и недавнего героя-неудачника, проигравшего битву.
Сеньор Валенти явился в школу в середине дня, когда дети отправились на обед. Живой и здоровый. Без единой дырочки в затылке. Со своей вечной, словно прилепившейся к губе папироской и с еще более ледяным, чем всегда, прозрачно-голубым водянистым взглядом, который насквозь пробуравливал все, на что падал, и Ориол спросил себя ну что, меня сразу на месте ликвидируют или устроят судилище. Он ведь вполне способен казнить меня публично, на площади. Хотя нет, конечно, возле террас Себастья. Я буду номером восемнадцать.
