– Поздравляю, – сказал он, держа в руке оливку. – Все получилось просто великолепно.
– Я бы предпочла, – сухо ответила Жоана, – чтобы вместо того, чтобы поздравлять меня сейчас, ты бы хоть немного помогал мне в последние дни. И к Майте: – Каталог так и не подготовлен.
– Но зато мы открыли выставку точно в срок.
Тина смотрела, как Жоана с недовольным видом приклеила последнюю бумажку, указывающую на происхождение пяти образцов школьных мелков, чудесным образом сохранившихся в цельном виде и обнаруженных в одной из школ долины Феррера, и тут же удалилась в канцелярию, поскольку у нее всегда были неотложные дела. Жорди с Майте постарались скрыть замешательство. Тина внимательно вгляделась в эту парочку и попыталась представить их себе в полночной тьме в теплых куртках в дверях айнетского хостела. Она не была полностью уверена, но это вполне могла быть Майте. Да. Это могла быть Майте. Она директор школы, а значит, обладает большей свободой передвижений по сравнению с остальными. Очень даже может быть.
Она чуть не поперхнулась, когда парочка прелюбодеев направилась к ней в тот самый момент, когда она в очередной раз отказывалась от закуски, которую предлагал ей все тот же коллега, вознамерившийся, судя по всему, все-таки накормить ее и не подозревавший, что, помимо несчастий, у нее еще было четыре лишних килограмма. Предательница Майте озабоченным тоном:
– Ты не знаешь, почему Жоана не в духе?
Ей очень захотелось сказать, что кому уж быть не в духе и даже более того, так это ей, потому что вы поколебали мои представления о морали, и мне не с кем этим поделиться, и вы рушите мою жизнь. Если только это действительно ты, Майте. Но вместо этого она ответила не знаю, понятия не имею, думаю, это нервы. Она ведь здорово вкалывала в последнее время, не так ли?
– Все делали то, что должны были делать, – парировала в свою защиту Майте.
Тина не обратила на ее слова никакого внимания, поскольку увидела, что Жорди, жестом попросив у них извинения, удаляется от них с сияющим выражением на лице. Ага, так, значит, это не Майте. Она обернулась, чтобы посмотреть на встречу Жорди с его истинной возлюбленной, но увидела лишь, как он обнимается с Микелом Дардером. Ага, Майте, значит, это все-таки ты. Они с Майте тоже улыбнулись Дардеру. Вообще-то, строго говоря, лишних килограммчиков у нее шесть, хотя ей непросто это принять. В какую-то минуту Тина чуть было не спросила Майте зачем ты так со мной? Но вовремя спохватилась, взглянула на Дардера, поприветствовала его издалека, он так же издалека ответил на ее приветствие… И тут услышала, как, будучи не в силах совладать с собой, все-таки говорит Майте зачем ты так со мной?
Майте, которая уже было отошла от нее, остановилась с раскрытым ртом; вся царившая вокруг суета и гул разговоров разом испарились. Остались только Тина против Майте и желание понять, почему происходит то, что никогда не должно было произойти, если бы мы сумели остаться честными по отношению друг к другу. Спустя несколько секунд:
– Кто и что делает с тобой?
– Да ерунда, забудь…
– И все-таки что ты имела в виду?
– Ничего-ничего, считай, что я ничего не говорила. – И самым невозмутимым тоном: – Извини.
И, покинув изумленную Майте, она сказала себе, что ей все надоело, она по горло сыта всеми этими передрягами и единственное, чего ей сейчас по-настоящему хочется, так это оказаться в обществе Доктора Живаго.
Однако она еще нашла силы вернуться в актовый зал и тщательно осмотреть стенд, на котором экспонировались некоторые сделанные ею фотографии со всеми их недостатками, в частности школа в Торене накануне сноса и огромная карта, на которой она отметила школы, где собирала материал. Отметки на карте удивительно точно совпадали с радиусом действия людей лейтенанта Марко, эскадрона, почти полностью состоявшего из уроженцев Пиренеев, всех без исключения горцев; эскадрона, который, как она обнаружила в результате своих последних изысканий, имел обыкновение игнорировать официальные директивы, исходившие из Тулузы.
Хотя есть ей совсем не хотелось, она взяла оливку, чтобы пожевать хоть что-то, и огляделась по сторонам. Какой-то учитель рассказывал алькальду, какие героические усилия ему пришлось предпринять, чтобы отыскать бог знает какой материал, а алькальд старался скрыть напавшую на него зевоту. К ней подошла Жоана с какими-то сложенными пополам бумажками.
– Тебе ведь это интересно, не так ли?
Тина вскользь взглянула на бумажки: вырезки из газет того времени.
– Где ты это откопала?
– В старой школе в Сорте. Судя по всему, какой-то учитель собирал те немногие сообщения, что публиковали в прессе о маки.
– А ты не знаешь, что это был за учитель? – Тина принялась жадно рассматривать вырезки.
– Нет. – И после короткой паузы: – Почему тебя так интересует… война?
– Потому что один учитель, будучи героем партизанского сопротивления, вошел в историю как оплот фашизма в нашей комарке. Мне хотелось бы восстановить справедливость…
– И для кого, по-твоему, это может представлять интерес?
– Для нашей общей памяти. – Она опустила взгляд, поскольку ей показалось, что произнесла это с излишней торжественностью. – Для его семьи. Для его дочери. Для меня.
– А ты что, знакома с его дочерью?
– Нет. Я даже не знаю, жива ли она.
– Да, прошло немало времени.
Ну как объяснить ей, что она внутренне содрогается от одной мысли о том, что люди совсем не такие, какими кажутся, будь то Ориол Фонтельес или Жорди? Или что ей гораздо проще иметь дело с Фонтельесом, чем с Жорди. Она сосредоточилась на Ориоле из трусости. Сколько трусов на таком крошечном пространстве, бог мой. Может быть, поделиться своими проблемами с Жоаной? Рассказать о Жорди? Или о визите к врачу? Или об Арнау?
– Думаю, на самом деле я делаю это для себя, – сказала она, как бы подытоживая свои рассуждения.
Жоана пристально взглянула ей в глаза, и Тина, поняв, что у нее дрожат руки, опустила их вместе с вырезками вниз, чтобы Жоана ничего не заметила.
– Что слышно об Арнау?
– Ничего. Говорит, что очень счастлив.
– Вы к нему не ездили?
– Нам не позволяют. Должно пройти какое-то время. Но мне кажется, я все же пренебрегу запретом.
Больше они ни о чем не говорили. Обе испытывали некоторую неловкость. Жоана дотронулась до ее плеча, словно говоря до свидания, и Тина осталась наедине со своим разочарованием в Арнау, моем сыночке, добровольно избравшем путь, против которого я столько боролась, прилагая все усилия, чтобы никто не мог навязать ему его. Мой сын, другая жизнь. Как и дочь Ориола, которая живет с убеждением, что ее отец – фашист, а это неправда.
Она взглянула на вырезки. Просмотрела две или три. Серия из трех очень хороших, правда слегка пожелтевших фотографий, запечатлевших площадь Сант-Элой, а может быть, Главную площадь с памятником, надпись на котором трудно было разобрать. Она подошла поближе к свету, чтобы получше разглядеть снимок. Как гласила подпись под ним, это был простой, но весьма выразительный памятник погибшим, открытый в тысяча девятьсот сорок четвертом году и почти сразу же разрушенный взрывом заложенной под него бомбы. Фотография была сделана ровно пятьдесят семь лет пять месяцев и восемь дней тому назад, и за монументом можно было разглядеть фигуры какого-то рабочего и мальчика; мальчик смотрел на камень и выглядел насупленным. Шел дождь. На заднем плане расположилась, судя по всему, влюбленная парочка: юноша обнимал девушку за талию, и, возможно, они целовались. Еще там стояло несколько мужчин в белых пиджаках, напомнивших ей музыкантов оркестра «Платерия». Они разглядывали памятник и, вероятно, со знанием дела обменивались мнениями о нем. Еще несколько человек смотрели, по всей видимости, на фотографа (Перет из дома Молинер). Это был снимок, полный интересных деталей, которые, судя по всему, ускользнули от внимания фотографа, поскольку очевидно, что главным объектом фотографии был монумент. В момент, когда фотограф сделал второй снимок, с крупным планом памятника, уже без людей, оставалось всего три секунды до рокового взрыва бомбы, которому суждено убить фотокорреспондента. Маки убили Перета из дома Молинер, который всегда голосовал за левых республиканцев, пока в этом мире еще можно было голосовать.
