Навестив Зверя, Штопочка вскоре вновь появилась рядом с Настой. К тому времени дракончик перекочевал на руки к Рузе.
– Подрос, доходяга! – сказала Штопочка, разглядывая розовую кожу дракончика между не сомкнувшейся еще чешуей.
– А то!.. – с гордостью хмыкнула Наста. – Когда на плечо мне сзади прыгает, я с костылей улетаю. Раскормили свиненка!
– Разве ты его кормишь? – удивилась Штопочка.
– Что я, не мать, что ли? – Наста обернулась. – Рузя! Чем я его кормлю? Рыбой?
– Мясным фаршем ты его кормишь, – шепотом подсказал Рузя.
– Разве ему можно мясо? – нахмурилась Наста. – Я почему-то была уверена, что рыбой!
– Чаще фаршем, – сказал Рузя. – Кладешь его в тазик с водой, и тогда он засовывает морду в воду и его ест. А если не в воде, то не ест.
– Вот! – сказала Наста поучительно. – Свининой кормим – поросенком растет! А теперь я пошла укладывать сыночка спать!
– Через полчаса, – поправил Рузя. – Сейчас купание!
– Да, точно! Сейчас купание! Пока, вдовы! – И, далеко забрасывая вперед костыли, Наста пошла к ШНыру. За ней, с дракончиком на руках, тащился верный Рузя.
– Да уж! Колыбельная питомцу обеспечена! Я даже знаю, кто ее споет, – ухмыляясь, сказала Штопочка.
На пути у Насты оказалась знаменитая шныровская лужа, которая никогда не пересыхала. Наста на миг остановилась у лужи, а потом пошла прямо через нее, с ненавистью к гипсу волоча его по воде.
Несмотря на то что Наста бодрилась, настроение у нее было скверное. Лехур уже устал ругаться. Он требовал у Насты вернуться в больницу и месяца четыре пролежать на растяжках под наблюдением специалистов, которые будут собирать ей ноги заново.
– Что? Просто лежать, и все? Как бревно? И чтобы мне дура в белом халате утку приносила?
– Хочешь – найдем дуру в синем халате, которая будет приносить курицу!
– Очень смешно! А если не лягу? Что? Ноги будут кривые?
– Хорошо, если только кривые, – спокойно отвечал Лехур. – В этом случае я буду считать, что ты дешево отделалась. Худшие вероятности даже не перечисляю. Их там три страницы мелким шрифтом.
Наста начинала сопеть. В ней включалась программа самоуничтожения.
– Ну и плевать, что кривые! В седле будет легче держаться! – отвечала она и уходила.
Лехур бросался к Кавалерии, однако и Кавалерия ничего не могла поделать.
– В первый раз встречаю такую ослицу… – говорила она.
С ногами у Насты становилось все хуже. Не спасали даже рожицы и гитарные аккорды, которые Наста рисовала на гипсе маркером. Ноги опухали, болели, дико чесались. Не выдержав, она как-то ночью расковыряла гипс отверткой. В том месте, где она его расковыряла, все было красно-синее и страшное. Ткнешь пальцем – вроде чуть побелеет, а потом опять становится красно-синим. Наста не знала, потому ли оно красно-синее, что так должно быть, или это начало гангрены. Обращаться к Лехуру она не желала, потому что заранее подозревала, что он попытается затащить ее в больницу.
А тут еще обострилась древняя ее аллергия. Наста с детства была аллергиком. В середине весны, когда начинала цвести береза, у нее опухали глаза, а нос становился красной текущей кнопкой. И держалось это месяца два, потому что вслед за березой начинали цвести и другие не менее замечательные деревья, например тополя. Из-за этих тополей первая картина, поданная Настой на школьный конкурс, называлась «Девочка, сжигающая городской парк напалмом». В Туле, где Наста тогда жила, картина дипломов не получила, хотя парк был нарисован очень узнаваемо, с использованием компьютерных карт. Годам к тринадцати Наста вроде бы переборола аллергию. Недели на две приобретала под глазами синие подковы, чихала, ходила с платком, но по сравнению с тем, что было прежде, это оказалось терпимо.
И вот теперь, отыскав лазейку в ослаблении иммунитета, аллергия вернулась к ней на новом витке, причем не только на цветение, но и на все подряд. Даже по коридорам ШНыра Наста вынуждена была перемещаться с большим разбором. На первом этаже на подоконнике стоял длинный горшок с четырьмя геранями. Еще одна герань – рядом с кабинетом Кавалерии. Приходилось обходить обе, поднимаясь сперва на второй этаж, со второго спускаясь на первый и опять через дальнюю лестницу поднимаясь на второй. И все это на костылях. Причем и там существовал опасный участок: кладовка Кузепыча, где он хранил лаки и краски. Так что порой Наста предпочитала терпеть герань. Даже назло себе стояла возле герани и смотрела на нее. Над резными ее листьями (это была пеларгония) кружились мелкие кусачие мошки. Они жили в заварке, которую кто-то из младших шныров, поленившись дойти до раковины, слил в горшок.
Верный Рузя с утра и до ночи торчал возле Насты. Наста психовала, когда он был рядом, но когда его не было, начинала его искать, чтобы было на кого ворчать. Такой вот замкнутый круг.
– Съешь яичко! – хлопотал Рузя. – С майонезом. Ты будешь спокойнее!
– А я что? Неспокойная, что ли? Ты понял, что сказал, пингвин?! – взрывалась Наста, но потом послушно ела яичко. И действительно становилась немного спокойнее.
Рузя давно обнаружил, что в состоянии раздражения Наста не может есть. Однако чем дольше она не ест, тем сильнее раздражается, не понимая, что с ней. Поэтому лучший способ накормить Насту – это как-то ее отвлечь, хотя бы на время. Например, посадить ее смотреть фильм или поручить ей распутать веревочку, хотя тут она способна впасть в страсть и распутывать ее два-три часа подряд.
– Вот! – говорил Рузя, любуясь ею. – Ты такая красивая! Если бы ты знала, какая ты красивая, когда ешь, ты бы всегда ела-ела-ела…
– Угу. Было бы два пингвина. Ходили бы по ШНыру и задевали щеками стены. Еще бы заказали себе одинаковые штанишки и одинаковые майки, – отвечала Наста.
Рузя кивал, не замечая иронии. В глазах у него поселялась мечта:
– Я познакомлю тебя со своей мамой!
– Думаешь, она мне обрадуется?
Рузя задумывался. Все же он был человек честный.
– Нет. Она будет меня от тебя спасать. Она не сразу разберется, что ты само совершенство. Но готовит она замечательно. Например, ты знаешь такое блюдо – утка по-пекински в смородиновом соусе? А моя мама знает!
– А чай-суп по-шныровски с раскаленным конским копытом твоя мама знает? Берешь старое копыто, лучше с подковой. Раскаляешь его на углях – и в воду. Тут тебе и чаек, и навар.
Рузя опять вздыхал. Он сомневался, что его мама оценит чай по-шныровски.
Как-то утром он пошел к Кавалерии просить, чтобы она достала Насте закладку.
– Я пыталась, – сказала Кавалерия. – Но почему-то, когда я начинала искать закладку с мыслью о Насте, то ничего не находила. Тут странное что-то.
– А если чужую закладку дать? Просто красную?
Кавалерия пристально посмотрела на него:
