Кстати, если кто забыл: определенные средства массовой информации тогда ПОЛАГАЛОСЬ подписывать. Каждый коммунист должен был получать «Правду». И если в семье было двое членов КПСС (как, к примеру, у меня: и мама, и папа), одному из них приходилось предъявлять парторгу на своей работе подписную квитанцию, выданную супругу. А каждый комсомолец был обязан выписать «Комсомольскую правду» или региональную газету ВЛКСМ — например, «Комсомолец Кубани». Причем «Московский комсомолец», к примеру (во всяком случае, с конца семидесятых, не знаю, как раньше), в зачет не шел. На то, чтобы эту газету выписать, напротив, существовал лимит. Равно как на «Советский спорт», журналы «Смена», «Огонек» или «Наука и жизнь». Чтобы эти издания получать дома, требовались очень серьезные знакомства.
Существовали также такие СМИ, которые просто НЕЛЬЗЯ было выписать. Никому. Ни за какие деньги. И непонятно почему. К ним относился, например, еженедельник «Футбол-хоккей» или столичная газета, где публиковалась афиша кинотеатров, «Досуг в Москве». Они продавались только в розницу.
Честно говоря, сейчас вспоминаешь это как бред. Тяжелый системный бред, внутри которого мы жили и воспринимали его как очень логичную, совершенно упорядоченную и, более того, единственно возможную систему.
Я еще застал газетные шапки, наклеенные на ящики. И тяжеленные почтальонские сумки из брезента, с широченным ремнем. После одного случая я стал относиться к ним почти как к родным.
Тогда мне было лет тринадцать, и я, как обычно, проводил лето у бабушки с дедушкой в Новороссийске. У меня появилось горячее желание — можно сказать, мечта: я очень хотел зарабатывать. Именно: не иметь много денег и не купить что-то конкретное, а — зарабатывать. Почему вдруг и зачем? Наверное, это доказало бы мою взрослость. Ведь я внутренне тогда чувствовал себя взрослым, но совершенно таковым не был. К тому же мне было скучно. Все друзья разъехались на каникулы. Я нудился: читал, ходил в кино и даже помогал по дому. Купаться меня отпускать уже стали — но что за интерес в море плавать одному!
В уме я прорабатывал несколько способов добычи денег. Самый простой — это собирать бутылки. Обычно от курортников оставалось их много — на пляжах, скверах и парках. Каждая из них стоила двенадцать копеек. Практически за пару пустых бутылок можно было купить билет в кино! Я начал присматриваться к этому бизнесу (сейчас сказали бы: проводил маркетинговый анализ перед старт-апом), и заметил, что порожнюю тару собирают в основном старушонки, причем каждая действует в совершенно определенном районе, и другие там не ходят. Не то что я боялся конкуренции со стороны старух, но сразу представил, как я буду смотреться в их компании: весьма неорганично. И слух о мальчишке, собирающем бутылки, пойдет гулять по городу и довольно скоро достигнет ушей моей бабушки. Я вообразил, как она огорченно всплеснет руками: «Сережик, зачем ты это делаешь?!»
Мой сосед по лестничной площадке Колька Р-н, на год старше, занимался другим видом собирательства, более благородным. Он выискивал под водой крабов и рапанов. Потом он их вываривал, чистил, покрывал лаком и продавал курортникам на Каботажке, у пристани катера, идущего на Косу. Торговал он по рублю штучка, а за отдельные, особо выдающиеся по размерам экземпляры, просил и два рубля, и даже три. Торговля у него ни шатко ни валко, но шла.
У меня были и маска с трубкой, и ласты. И крабов я ловить умел, и рапаны на донном песке собирать доводилось, однако вставал вопрос: вот я добыл их — а дальше? Вываривать рапанов с крабами втайне от бабушки с дедушкой не получится. Когда этим занимался мой сосед, даже у нас в квартире пахло рыбной тухлятинкой, и бабушка принюхивалась и замечала: «Опять Колька свои ракушки варит». К тому же торговля дарами моря на виду у всего города тоже явно не осталась бы не замеченной взрослыми, и вряд ли они, предчувствовал я, придут в восторг от подобной карьеры внука. Хорошо Кольке, думал я, у него мать пьяница, сама его заставляет работать, а мне с моими чистоплюями булечкой с дедом каково?
Нет, требовался бизнес посильный для меня, мальчишки, — однако мало того что легальный, но еще при этом социально одобряемый.
У бабушки в городе было много знакомых. У одной из них, частной портнихи Нины Яковлевны В-м, была дочка по имени Таня, всего-то на один класс старше меня. И вот, можете себе представить, эта Таня — работала! И зарабатывала деньги. На вопрос моей бабушки, где и как она зарабатывает и, главное, как устроиться на такую должность, Нина Яковлевна начинала нести нечто несуразное, но моя бабушка умела быть настойчивой (особенно когда дело касалось ее внуков) и вытянула из подруги следующее: работает Таня почтальоном, устроил ее на эту должность какой-то знакомый ее отца; но занять аналогичную вакансию вряд ли получится, потому что надо для этого иметь очень большой блат.
Но бабушка умела добиваться своего. И в один прекрасный день мне сказали: ты выходишь работать. Завтра будет пробный день — пройдешься вместе с почтальоном по участку, а там посмотрят, как тебе понравится и что у тебя получится.
Я пришел на главпочтамт не рано. Почту в Новороссийске разносили поздно — просто потому, что не успевали привезти в город газеты. Самые важные издания, вроде «Правды» и «Социалистической индустрии», печатали в Краснодаре, а потом развозили на машинах по городам края. Матрицы номеров доставляли сначала самолетом, потом стали передавать по фототелетайпу. А всевозможные издания второй руки, типа «Советского спорта» или «Лесной промышленности», вообще приезжали к нам из столицы на поезде и доставляли подписчикам на второй, а то и третий день после выхода. Словом, все газеты, за вычетом «Новороссийского рабочего», доставлялись нам из Краснодара и Москвы. Поэтому почту разносили ближе к обеду.
Каждый визит почтальона воспринимался как событие. Писем и газет ждали. Я даже помню до сих пор, как нашу письмоношу звали — тетя Рая. Она приносила также и пенсию, и в тот день ее обычно бабушка приглашала к столу, поила чаем, а потом украдкой совала рублик — что мне казалось непомерно высокой ценой.
И вот я сам оказался за кулисами представления, которое называется работой. Полыхаю смущенным румянцем, потому что в отделе доставки одни только женщины, и все они бросают на меня любопытствующие и насмешливые косяки. В первый день меня прикрепили к девушке — сейчас бы я сказал совсем юной, лет двадцати, а тогда она мне казалась взрослой тетей, хорошо хоть не старой.
Как оказалось, перед тем как разносить газеты, требовалось их разложить, сформировать пачку для каждой квартиры. У моей воспитательницы — забыл, как ее звали, поэтому назовем ее Аленой — руки так и мелькали. Я приуныл, потому что даже с Алениной скоростью сортировка заняла не менее часа, и я представил, как сам буду долго с непривычки ковыряться. Потом мы наконец вышли с задворок почтамта в ослепительный черноморский день.
Аленино плечо аж пригибалось под тяжестью сумы, из которой торчали газеты.
— Хотите, я сумку понесу?
— Слушай, называй меня на «ты», я не такая старая.
— Хорошо. Тогда давай понесу.
— Ну попробуй. Мне ж еще и лучше.
