Я взял сумку и повесил на плечо. Она была тяжела. Мы прошли центральную часть города и стали забирать в сторону гор. Алена говорила, что ее участок в основном частный сектор, и это плохо. Одно дело, раскидать газеты в многоэтажном доме, пусть и поднимаясь с этажа на этаж, и совсем другое — обойти те же пятьдесят адресов, вытянутых в длину, по жаркой улице. Мы топали в гору по улице Рубина, поднимаясь в ту часть Новороссийска, где я и не бывал никогда. Солнце нещадно пекло. В такую погоду бабушка всегда выходила с зонтиком. Дед носил шляпу. Булечка и меня заставляла надевать панамку или кепи — да только я категорически отказывался: «Я не хочу быть похожим на курортника!» Действительно, головные уборы в городе носили только отдыхающие — ну или старики. Настоящий новороссиец должен ходить с непокрытой головой! Ему не страшно никакое солнце!
Алена вдруг спросила меня:
— А ты что, сирота?
— Да нет.
— А с кем живешь?
— С бабушкой-дедушкой.
— А мамка-папка есть?
— Есть.
— Оба?! И они вместе, друг с другом, живут?
— Ну да.
— Зачем же ты работать хочешь?! — Девушка была искренне изумлена.
— Ну… — Я и сам толком не мог объяснить. — Чтоб деньги были. Карманные.
— Короче, понятно: клюнул в жопу жареный петух, — подытожила она.
Я не ответил: во-первых, меня сбило слово «жопа» — оно напрочь отсутствовало в лексиконе моей семьи, и я не привык, что взрослые употребляют при детях неприличные слова, да еще не когда ругаются, а просто разговаривают.
Мы наконец достигли нашего участка, Алена потянулась за сумкой: «Ну-ка, дай!» Первым стоял двухэтажный двухквартирный дом, и почтальонша нырнула в прохладную темень подъезда. Я шагнул за ней. Ловко и быстро девушка раскидала газеты по ящикам трех квартир на первом этаже, а потом повернулась ко мне:
— Ну, что стоишь? Иди сюда.
В ее голосе мне послышались какие-то новые, сладкие нотки. Сейчас я бы назвал их сексуальными. Я сделал шаг навстречу ей, а она ко мне. Я был ниже Алены, и моя голова очутилась аккурат между ее грудей. Она положила мне руки на затылок и притянула меня к себе. Я поцеловал ложбинку в ее декольте и потянулся рукой расстегнуть пуговичку на блузке.
— Э-эй! Чего стоишь? О чем мечтаешь?! — воскликнула Алена.
Я очнулся и густо покраснел.
— Пошли дальше, второй этаж я разнесла.
В ходе нашего длинного путешествия по частному сектору я узнал много любопытных вещей. Во-первых, есть, оказывается, часть города, где жизнь идет совершенно по другим законам, чем у нас в центре. Она гораздо больше похожа на сельскую, станичную, а не городскую. Тут улицы не асфальтированы и нет тротуаров. Куры принимают пылевые ванны, где-то хрюкает поросенок. Редкие прохожие тоже больше походят на станичников, чем на горожан: огненный загар на грубых лицах, руках и в пазухах рубах, белесые, вытертые от старости штаны или платья. Все они здоровались с моей спутницей и называли ее по имени. Она же отвечала, как правило, величая своих подопечных по отчеству:
— Здравствуй, Михалыч.
— Привет, Алена. Что это за хлопец с тобой? Родственник?
— Та не. Новенький. Почтальоном хочет быть. Я ему участок показываю.
— Добре!
И еще я раньше думал, судя по нашей семье и нашему дому, что газеты-журналы выписывают все, и много разных, и письма тоже получают часто. Однако выходило, что нет: бывало, мы проходили по десять, двадцать домов и никому в ящик ничего не бросали.
Попутно Алена, не терявшая бодрого расположения духа, давала мне практические советы: дворовых собак бояться не надо, если ты к ним в калитку или через забор не лезешь. Обходить участок надо начинать с тех адресов, где больше всего газет-журналов раскладываешь. И кепку обязательно надевать, а то по такому солнцу, не ровен час, еще удар хватит.
И когда наша сумка наконец опустела, я испытал чувство облегчения и даже эйфории. Мы остановились на перекрестке, в редкой тени акации. Радость отступила, я чувствовал себя усталым и разбитым. Трудиться оказалось тяжело — в самом прямом смысле слова, физически. Даже на такой понятной и веселой работе, как у почтальона.
— Ну, я прямо отсюда — на автобус и домой, — сказала Алена. — Я в Гайдуке живу. Дорогу назад найдешь?
— Да, конечно.
— Ну, пока. Даст бог, свидимся еще.
Но больше я с легкой и милой Аленой никогда не встретился. Домой я пришел пусть усталый, но страшно гордый, довольный. Хотя ни копейки мне не заплатили, я почти работал.
День, проведенный на солнце, дал о себе знать, и я неожиданно для себя сразу после обеда уснул.
А на следующий день к нам в гости пришла Нина Яковлевна и сказала, что почта, увы, никак не сможет оформить меня на работу. Я хоть и расстроился, но не так, как расстроился бы раньше, до того дня, что я провел на участке. А главное, у меня груз с души свалился: а вдруг я почту, что мне доверят, потеряю, перепутаю или у меня хулиганы ее украдут?
Теперь-то я понимаю, что, конечно, никто не собирался брать на работу тринадцатилетнего подростка. Мне просто продемонстрировали, каков он на вкус, трудовой хлеб, — чтоб я меньше к нему рвался.
Ну и слава богу, что не пошел тогда работать (думаю я сейчас) — наработаюсь еще в своей жизни. И начну довольно скоро.
А индивидуальные почтовые ящики практически всюду уже искоренены. Сначала начали ставить общие блоки на первых этажах, в подъездах многоэтажек. Потом коллективные почтовые ящики расставили и в старых подъездах, типа нашего новороссийского, где раньше по этажам ходил почтальон. А кончилось блоками, что стоят теперь даже в кубанских станицах, на перекрестках улиц. А в иных поселках, как у нас под Москвой, корреспонденцию и газеты приходится забирать самому на почте. Личные почтовые ящики, правда, остались на заборах — но как реликт, как отголосок прошлой эры.
А еще мне рассказали, что где-то в столице на Зубовском, что ли, бульваре в подъезде и сегодня видели почтовый ящик с наклеенными названиями газет — и вроде бы это новодел, потому что названия сегодняшние: «Новая» и «Коммерсантъ». Не знаю, правда ли. Сам я не видел. В подъезды ведь нынче не проникнешь, всюду домофоны.
Матерчатые салфетки
Я застал времена, когда в стране не существовало бумажных салфеток. И туалетной бумаги. И женских тампонов и прокладок. Их просто не было, понимаете? Ну, может, где-то в Москве, в самых высоких кругах, такой продукцией пользовались — импортной. Однако страшно узок был круг тех потребителей. Один капитан дальнего плавания, я знал его лично, в советские времена провел пару ночей в империалистической гостинице. Он привез домой из номера много трофейных диковин — к примеру, одноразовые шампунь и зубную щетку. И в том числе женский тампон в футлярчике. Вся семья капитана долго гадала (как в рассказе Зощенко про присыпку для ног), для чего эта ватная палочка, и как ею пользоваться. В конце концов решили, что это специальная бархотка, чтоб пудриться.
