Крупьер раскрутил колесо, бросил шарик, важно проговорил «Ставок больше нет» и сделал над столом отстраняющий пасс рукою.
Шарик заскакал, над столом весело загоготали американцы. А мгновением спустя они наперебой закричали мне: «Конгретьюлейшенз!» — зааплодировали, стали пожимать руки и хлопать по плечу — потому что шарик снова, в третий раз подряд, приземлился в секции «двадцать семь»!
На крупьера было жалко смотреть. Лицо его из бурого сделалось серым. На физиономии пит-босса была написана высшая степень недовольства. Крупьер отсчитал мне тридцать пять тысячеевровых фишек — великолепных, тяжелых, слоновой кости, с золотыми прожилками.
— Кажется, мне хватит, — весело сказал я и рассовал многочисленные фишки по карманам. Крупьеру я подвинул на бедность два стоевровых жетона. Американцы, сгрудившиеся за столом, проводили меня одобрительными возгласами.
В кассе я обменял фишки на банкноты. «Для вашего удобства мы можем перевести выигрыш на ваш счет, мсье», — предложил кассир. «Русские предпочитают наличные», — усмехнулся я. «О, наличные предпочитают все, — улыбнулся финансовый работник и добавил: — Поздравляю вас, мсье. Хорошего дня».
Я вышел из искусственного света казино в полдневное солнце. Настроение стало превосходным. Сам черт мне был не брат. Прямо возле казино раскинулось кафе «Париж». Люди сидели под открытым небом, пили пиво, кофе и коктейли. Жмурились на солнце или напяливали солнечные очки. Ни единого свободного столика на террасе не наблюдалось, только под крышей — но какой дурак в такую погоду согласится сидеть под крышей! Тем более только что выигравший в казино. Я придержал за полу пробегавшего мимо официанта и сунул ему в руку пятидесятиевровую купюру. «Слышь, братишка, — сказал я ему по-русски, — организуй мне столик». Как ни странно, он меня понял — во всяком случае, спустя три минуты пригласил меня присесть на козырное место, с видом на фасад казино и очередную современную скульптуру, украшающую небольшую площадь перед ним. «Чего изволите?» — спросил меня половой. По-хорошему, конечно, следовало отметить выигрыш шампанским — но что может быть более пошлым, чем пить шампанское в одиночестве, и я заказал полбутылки шабли и мороженое.
Еще со школьных времен повелось — отмечать свои победы и достижения мороженым. У всех моих побед крепкий вкус пломбира. Официант быстро притащил вино в ведерке со льдом, а вскоре явилось и трехэтажное восхитительное мороженое в стеклянном бокале. Я пригубил вино и оглядел присутствующих. Не скрою, смотрел я на всех гоголем. Или — Гоголем, только что издавшим «Вечера на хуторе близ Диканьки». Совершенно очевидно, что и от меня исходили определенные флюиды удачливости, потому что не одна и даже не две дамы, собравшиеся в этот послеобеденный час на веранде кафе «Париж», посматривали на меня со значением.
Меня же среди всех привлекла одна особа, которая сидела за дальним столиком в компании двух немолодых мужчин. И она, и оба ее спутника были одеты со скромной простотой, которая достигается только большими деньгами: льняные, хлопковые вещи, шляпы «Борсалино», сумочки «Вьюитон». Они сидели достаточно далеко от меня, поэтому я не слышал, на каком языке они говорили. Почему-то мне показалось, что они американцы — возможно, одни из тех, что видели, как я впечатляюще ободрал монтекарловское казино.
Первый мужчина походил на режиссера Спилберга. Второй был точь-в-точь бывший госсекретарь Америки Киссинджер — но не тот старый гриб, каким он выглядит сейчас, а такой, каким он был во времена моего пионерского детства и встречался с Брежневым, — чернявый, в роговых очках и страшно самоуверенный. Третьей с ними сидела молодая леди — настоящая оторва с копной рыжих волос. И не знаю как оба ее спутника, а она на меня внимание точно обратила.
Рыжеволосая вообще показалась мне из тех редких женщин, что всегда секут и держат под контролем всю обстановку, где бы они ни находились, мгновенно отслеживая, причем в динамике, кто из присутствующих сколько стоит, а также кто чего хочет и почему. Ее спутники пили минеральную воду, а она коктейль — хотя время коктейлей еще не наступило. Но она казалась явно не из тех, кто соблюдает правила.
Я тоже посматривал на девушку, и мне казалось, что между нами, говоря по-книжному, натягивается какая-то нить. Что-то наклевывается. Что-то должно произойти. Ведь я, надо напомнить, был в связи с выигрышем на подъеме, почти в эйфории.
Поэтому я почти не удивился, когда столкнулся с ней на лестнице, возвращаясь к своему столику из туалета. Я почти не сомневался, что место рандеву было рассчитано, с ее стороны, с точностью до нескольких шагов.
— Простите, — сказала она по-английски.
— Нет, это вы извините меня.
— О! Вы русский! — воскликнула она по-нашенски. — Очень приятно. — Голос ее звучал с небольшим акцентом, я не мог определить с каким. — В ее руке появилась визитная карточка. — Я прошу вас позвонить мне, — молвила она. — И не медлите.
Карточка перекочевала ко мне, а девушка сбежала по лестнице к туалету. Вблизи она оказалась еще более хороша, чем издали. В ней сочетались англосаксонская курносость и веснушчатость с большим галльским ртом и русским задором в глазах. На визитке, что она оставила мне, не значилось ни названия учреждения, где она работала, ни даже фамилии. Только имя, латинскими буквами, Pauline, и телефон, с префиксом, как мне показалось, американским, Восточного побережья.
После нашей встречи я, вернувшись за столик, намеренно не смотрел в ее сторону. Вскорости троица — «Спилберг», «Киссинджер» и она — рассчиталась и ушла. Я допил шабли, доел мороженое, оставил королевские чаевые и тоже покинул заведение.
Не спеша я пошел в сторону княжеского дворца, возвышавшегося на скале. Город готовился к гонке «Формулы-один», и вдоль улиц выстраивали заграждения, у финиша возводили трибуны. Временами раздавался резкий звук болгарки или шуруповерта. Я думал о девушке — внутреннее чувство, особенно обострившееся сегодня, подсказывало мне, что позвонить ей обязательно надобно — однако время пока не пришло.
Я спустился к порту и трибунам, сделал несколько фото на свой сотовый и стал потихоньку подниматься в гору, к замку. Когда я почти преодолел подъем, что-то мне подсказало: «Пора», и я набрал ее номер. Когда она ответила, я спросил по-русски:
— Полина?
— Да-да, это я, — молвила она быстро, чуть задыхаясь. — Ты где находишься? — Она назвала меня на «ты», чем участила на мгновение мое дыхание и сердцебиение. Я сказал где. Она приказала: — Жди там, я скоро буду.
Я остался на перекрестке, перейдя в тень. Спустя буквально пять минут донеслось порыкивание мотора, и рядом со мной остановилась «Феррари»-кабриолет. За рулем сидела Полина. «Феррари» была не красной — это было б слишком, — но черной. Впрочем, последнее идеально подходило к ее рыжей гриве.
— Садись, — она открыла мне пассажирскую дверцу. И если еще двумя минутами ранее меня охватывала легкая паранойя, что девушка со своими спутниками составила заговор с целью выцыганить мои выигранные тысячи, то при виде ее лимузина она испарилась. Мошенницы на доверии на «Феррари» не ездят.
