Эти изменения международного законодательства в сочетании с изменениями в российских представлениях о гражданстве и натурализации, как и в российских процессуальных нормах в данной области, создали новый контекст, определявший поведение в отношении населения присоединенных территорий. Два очень разных случая показывают, как именно шел этот процесс.
Китайцы в России после Айгунского договора 1858 года
В то время когда в России началось проведение Великих реформ, произошло и присоединение к ней обширных территорий, принадлежавших Китайской империи, – вдоль Амура и до побережья Тихого океана (223 018 квадратных миль по Айгунскому договору 1858 года и 124 179 – по Пекинскому трактату 1860 года)
[114]. Хотя российские торговцы мехами и военные губернаторы начиная с XVII и до XIX века включительно постепенно проникали на эту территорию, власти не спешили портить отношения с Китаем, рассматривавшим Дальний Восток как сферу своего влияния. Более того, в консервативную эпоху Николая I влиятельный министр иностранных дел Карл Нессельроде «утверждал, что Сибирь должна оставаться „глубоким мешком“, куда без опасений можно было бы сбрасывать бунтовщиков». Приобретение Амура, предупреждал он, будет означать, что мешок распорот и опасные люди могут выбраться из него, а подрывные идеи – попасть внутрь
[115]. Однако гражданская война в Китае, угроза экспансии на его территорию Великобритании и других мировых держав, а также агрессивная международная политика, осуществляемая российскими военными «на земле» (у них было убедительное оправдание для нарушения приказов: они могли сказать, что не имели возможности ждать три месяца, пока будет получена петербургская почта), – такое сочетание оказалось слишком соблазнительным.
Хотя на карте эта граница изображена как естественная часть рубежей Российской империи, располагалась она буквально на другом конце мира и совершенно отличалась от других границ империи – и возникавшими на ней проблемами, и динамикой. До тех пор пока в начале XX века не завершилось строительство Транссибирской железной дороги, требовались месяцы тяжелого пути, чтобы попасть сюда из европейской части России, и некоторые даже предпочитали более быстрый и простой морской путь вокруг Индии (а до окончания строительства Суэцкого канала – вокруг мыса Горн в Африке). В 1870-х один российский чиновник даже предпочел добраться во Владивосток морем, поездом и вновь морем через Нью-Йорк и Сан-Франциско. Короче говоря, дальневосточная граница на деле принадлежала России не в большей степени, чем Австралия – Великобритании.
Присоединение в 1858 году этой огромной территории прибавило к населению Российской империи лишь очень небольшую группу в 6000 постоянно проживавших здесь человек и 2000–3000 переезжавших с места на место (последние являлись китайцами, в том числе маньчжурами, ханьцами и даурами)
[116]. Но эта небольшая группа проживала рядом с испытывающим трудности, однако по-прежнему могущественным народом. Российские власти были слабы, их административная система находилась в зачаточном состоянии, а рычаги контроля были немногочисленны. Это – основная причина того, что Китай при аннексии оказался способным добиться ряда беспрецедентных ограничений, подобных которым в истории российской экспансии не было. По сути дела, Айгунский договор признавал присоединение этой территории Россией, но оставлял китайское население подданными китайского императора. Большинство авторов полагают, что российское население Приамурья накануне присоединения было в два или три раза больше китайского
[117]. Статья 1 договора гарантирует, что проживающие в регионе китайцы навечно сохранят китайское подданство и будут подчиняться китайским властям, выплачивая налоги и подати исключительно китайскому правительству: «Находящихся по левому берегу р[еки] Амура от р[еки] Зеи на юг, до деревни Хормолдзинь, маньчжурских жителей оставить вечно на прежних местах их жительства, под ведением маньчжурского правительства, с тем, чтобы русские жители обид и притеснений им не делали»
[118]. Заключенный в Пекине дополнительный договор (2 ноября 1860 года) дает более широкую гарантию права всего китайского населения переданных России территорий продолжать жить без помех, не выплачивать российские налоги и не нести иные повинности
[119]. Более того, собственность всех китайских подданных в России защищалась подписанным в Тяньцзине трактатом 1858 года
[120]. В десятилетия, последовавшие за подписанием договора, китайское правительство тщательно охраняло эти привилегии, требовало значительных налоговых выплат продуктами питания и сырьем и даже принуждало китайских подданных отбывать трудовую повинность – например, на строительстве дорог с китайской стороны границы
[121]. Дарование такого экстратерриториального статуса китайцам, проживающим в бассейне реки Зеи, было любопытным решением, не имеющим аналогов в истории российских аннексий. Согласно Саре Пейн и Татьяне Сорокиной, Китай настаивал на таких условиях, поскольку считал договор временным, подлежащим позднейшему пересмотру и рассматривал продолжение даннических отношений с китайским населением как способ сохранить статус-кво до тех пор, пока регион не будет отвоеван
[122].
