Обсуждая ситуацию, российские власти пришли к очень прагматичному решению. Ввиду появления большой группы населения, оказавшейся под защитой японских консулов (и потенциально подлежащей в будущем японской воинской повинности), чиновники рассматривали различные варианты действий. Обмениваясь мнениями, почти все сановники доброжелательно отзывались о корейцах как об аккуратных, эффективных, трудолюбивых и прежде всего послушных работниках, без жалоб соглашающихся на значительно более низкую заработную плату. Возможно, потому, что в области коммерции было занято гораздо больше китайцев, чем корейцев, и последние были не так заметны, не было дискуссии и об их «доминировании» в каком-либо секторе дальневосточной экономики. В конце концов корейцев сочли слишком полезными для дальневосточной экономики, а их крайняя враждебность к Японии позволила не считать их присутствие представляющим существенную опасность для государства. Хотя власти продолжали применять к корейцам особые ограничения – такие, как особый паспортный режим и более высокие пошлины (которые применялись также к китайским подданным), – не было введено никаких новых ограничений натурализации или иммиграции. Таким образом, аннексия Кореи Японией имела лишь незначительные последствия для уровня натурализации и иммиграции: он продолжал заметно расти в ответ на потребность в рабочей силе на российском Дальнем Востоке, а также в ответ на японские репрессии и колонизацию Кореи
[302].
Этот случай показывает, что влияние политических событий на неизменный рост азиатского присутствия на дальневосточном рынке рабочей силы было сравнительно незначительным (см. таблицу 2 в приложении I). На Дальнем Востоке Россия столкнулась со сложной проблемой. Администрация желала до предела увеличить число славянских поселенцев, минимизировав число выходцев из Азии. Это считалось вопросом национальной безопасности и – как показали события 1900 года – вопросом установления твердого контроля над регионом и границей. Российские журналисты сетовали по поводу «желтой угрозы» и необходимости более заметного этнического присутствия русских в регионе. Были предприняты практически все возможные шаги для увеличения соотношения «белого» и «желтого» населения на Дальнем Востоке
[303].
Добиваясь достижения этой важнейшей цели, администрация использовала политику присвоения гражданства. Во-первых, с 1886–1888 годов барон Корф под влиянием спора с немцами, разворачивавшегося на другом краю континента, ввел новую систему гастарбайтерских паспортов для рабочих из Китая и Кореи. Он установил для них особые паспортные пошлины – более высокие, чем выплачивавшиеся другими иностранцами, – и требовал оформления визы, которую следовало каждый месяц обновлять с уплатой пошлины в 30 копеек. Кроме того, рабочие-иммигранты из Азии должны были платить специальный добавочный налог в 1 рубль 20 копеек в год и пошлину в полтора рубля за особое разрешение на работу. Корф надеялся, что такая система поможет получить бóльшую административную власть над иностранными рабочими, замедлит рост этих групп и уменьшит их экономическое влияние
[304]. На практике осуществление указанных мероприятий было доверено владельцам приисков и фабрик, на которых возложили ответственность за обеспечение гастарбайтеров паспортами и за сбор пошлин. С китайской стороны рекрутеры добавляли новые пошлины и периодически попадались на подделке паспортов
[305]. Несмотря на коррупцию, система выполняла задачу всех систем по приему гастарбайтеров: обеспечивала дешевую рабочую силу и не давала иностранцам навсегда поселиться в стране пребывания. То, до какой степени использование китайской рабочей силы ограничивалось наймом этих людей в качестве сезонных рабочих, показывает поразительный гендерный дисбаланс, о котором сообщалось в 1901 году: среди 29 284 китайцев в Приамурье было лишь 453 женщины
[306].
Для привлечения на Дальний Восток переселенцев-славян правительство старалось обеспечить им бесплатный проезд по железной дороге, налоговый иммунитет на пять лет, освобождение от военной службы также на пять лет, бесплатную землю, более высокие зарплаты и использовать другие стимулы. Министерство внутренних дел определяло области с высокой безработицей на европейской территории России и посылало туда агентов, вербовавших трудовых мигрантов для переезда на Дальний Восток. Особые правила позволяли потомкам староверов и религиозных сектантов, эмигрировавших в Болгарию и другие страны, селиться на Дальнем Востоке и натурализоваться, не соблюдая обычного условия о предварительном проживании в стране в течение пяти лет. Хотя эти меры и привлекли какое-то количество рабочих-славян и некоторые из них остались жить в регионе, их никогда и близко недоставало для удовлетворения огромной потребности в рабочей силе на золотых приисках, железных дорогах и даже на строительстве оборонительных сооружений
[307].
Генерал-губернатор Николай Львович Гондатти, лоббировавший в правительстве и общественной печати введение дополнительных ограничений на наем рабочих из Азии, приводил в высшей степени расистские доводы. Между тем, например, золотодобыча особенно сильно зависела от китайских наемных рабочих: невозможно было привлечь славян для работы в опасных шахтах за столь же низкую заработную плату, на какую соглашались китайские и корейские рабочие. Частные предприятия были способны противостоять давлению, вынуждавшему их отказаться от дешевой рабочей силы. Однако 21 июня 1910 года Совет министров поддался уговорам и принял закон, предписывавший государственным учреждениям нанимать русских работников. Немедленно последовал поток петиций от железнодорожной администрации, различных военных учреждений, ответственных за строительство, и других административных организаций – с просьбами о введении исключений. Некоторые из этих просьб были удовлетворены, некоторые – отклонены, но в целом попытка переключиться на использование русской рабочей силы не возымела успеха. В 1911 году 46 % из 31 566 работников на государственных предприятиях в Приамурье были выходцами из Азии (преимущественно китайцами). Многочисленные послабления, дарованные государственным и военным организациям, помешали осуществлению закона от 21 июня, очевидным образом показав, что быстрое экономическое развитие было в глазах властей важнее, чем изменение этнического баланса населения
[308].
