С началом Первой мировой войны чаша весов ненадолго, но весьма резко склонилась в пользу ограничения присутствия выходцев из Азии в стране и в пользу их депортации. Не располагая серьезными доказательствами, верховное военное командование объявило, что Германия использует свое влияние в Маньчжурии для вербовки китайских шпионов. В качестве профилактической меры штаб армии отдал приказ об интернировании и депортации китайских торговцев со всех территорий, где действовало военное право
[309]. Министерство внутренних дел инструктировало губернаторов по всей стране, призывая их установить строгий контроль над проживающими в их регионах китайцами, поскольку японцы используют тех как шпионов, и приказывая депортировать любого китайца, вызывающего хотя бы малейшие подозрения
[310]. В августе 1914 года губернаторы ответили тем, что выслали из своих областей всех китайских торговцев
[311]. Однако Китай официально сохранял нейтралитет и в нотах протеста, направленных в Министерство иностранных дел, настаивал, чтобы губернаторы ограничились депортацией лишь тех, кто «подозревался в шпионаже». Тем не менее тысячи китайских подданных по всей империи были депортированы. В октябре 1914 года правительство Российской империи категорически запретило китайцам въезжать на ее территорию. Хотя позднее в том же месяце Китай вступил в войну на стороне России, этот запрет сохранялся до 1916 года
[312].
Несмотря на то что среди представителей военных и полицейских властей убеждение, будто китайцы были склонны к шпионажу, не ослабевало, к 1916 году экономика вновь получила приоритет. Мобилизация и необходимость удовлетворять потребности оборонной промышленности привели к сильнейшей нехватке рабочей силы на производстве оружия, железнодорожном строительстве и в сельском хозяйстве. В Министерство внутренних дел хлынули петиции, требовавшие разрешения на ввоз рабочих из Азии. Уже в августе 1915 года некоторому количеству китайцев и корейцев было разрешено въехать в Россию для работы на строительстве железных дорог.
Как только в марте 1916 года было принято решение вновь позволить китайским и корейским подданным въезд в империю, их начали ввозить в огромных количествах. Министерство транспорта затребовало более 100 000 китайских рабочих для строительства железных дорог, включая 22 000 – для жизненно необходимой Мурманской железной дороги. Министерство сельского хозяйства предложило масштабную программу ввоза 200 000 китайцев и корейцев для проведения сельскохозяйственных работ в центральной части России. Основным ограничительным фактором для притока рабочих из Азии быстро стал объем перевозок, которые можно было осуществлять по Сибирской железной дороге (приблизительно 15 000 человек в месяц)
[313].
Полицейские и армейские чиновники все еще подозревали китайцев в шпионаже
[314]. В 1916 году доводы этих чиновников по большей части отметались, но к осени 1917-го экономические условия начали серьезнейшим образом меняться. Нехватка рабочей силы перестала быть такой острой. В некоторых областях мигранты из Азии остались без работы, например в Петрограде, откуда сообщалось о 6000 безработных китайцев
[315]. В сентябре 1917 года Министерство труда запретило дальнейший ввоз рабочих из Азии
[316].
Эта резкая перемена политического курса прекрасно иллюстрирует противоречие между двумя целями: быстрым экономическим развитием и национальной безопасностью. Система ввоза рабочих-мигрантов, созданная в 1880-е годы, сделала дешевую рабочую силу доступной без постоянной иммиграции и натурализации. В качестве предварительного условия для массового ввоза рабочих из Азии в 1916 году правительство ужесточило систему, введя более строгий контроль над документами и надзор. Полицейские чиновники играли в этом процессе гораздо более заметную, чем прежде, роль. Они приставлялись к каждой группе въезжавших в страну рабочих и продолжали наблюдение после их прибытия.
Немецкая политика в отношении российских гастарбайтеров и российская – в отношении выходцев из Азии на российском Дальнем Востоке были зеркальным отражением друг друга. Немецкое правительство, чтобы разрешить противоречие между этнонациональными целями и потребностью в дешевой рабочей силе, использовало политику гражданства, создав новую систему ввоза гастарбайтеров. Россия не ввела те же меры в отношении немецких рабочих, занятых в российской промышленности на западе страны, но выстроила удивительно похожую систему для китайцев на Дальнем Востоке. Как и в случае Германии, российские власти на Дальнем Востоке были слишком озабочены демографическим балансом в регионе, где русское население оставалось сравнительно небольшим, а число выходцев из Азии, напротив, стремительно росло. Потребность юнкеров и промышленников в дешевой рабочей силе привела в Германии к учреждению новых методов контроля над документами и строгого надзора за сезонными работниками. Точно так же на российском Дальнем Востоке потребность горнодобывающих компаний и военного и транспортного министерств в дешевой рабочей силе помогла сдвинуть чашу весов и перейти от недвусмысленного запрета на иммиграцию к программе паспортного контроля и строгого надзора за передвижениями сезонных работников, сопоставимой с немецкой системой. Хотя мне не удалось обнаружить таких заявлений российских чиновников, которые прямо доказывали бы, что они позаимствовали свою стратегию непосредственно у Германии, нет сомнений: им было известно о возникшем в Германии конфликте, и барон Корф отнюдь не случайно ввел базовые правила выдачи паспортов китайским наемным работникам именно в 1885–1886 годах – в то же время, когда Германия ввела новые правила для российских подданных
[317].
