Реформа 1874 года привела к быстрому росту числа сообщений о молодых мужчинах, нелегально эмигрировавших с целью избежать призыва. Например, за два года после введения в 1874 году всеобщей воинской повинности один-единственный уезд Ломжинской губернии, граничивший с Пруссией, не досчитался 282 молодых людей, подлежавших призыву в армию и нелегально эмигрировавших (никого из них не поймали и не возвратили из Пруссии)
[334]. Впоследствии Австрия и Пруссия при поддержке России ввели ряд полицейских инициатив и документов, оказавшихся полезными в деле поимки уклонистов и депортации их назад в Россию
[335]. Россия руководствовалась тем принципом, что эмиграция и денатурализация не должны быть для молодых людей способом избежать воинской и иных повинностей. Соседи России были с этим согласны и полностью поддерживали ее в проведении такой политики.
Однако, по-видимому, многим людям удавалось ускользнуть через границу и продолжить путешествие, став частью набирающего мощь потока нелегальных эмигрантов, лишенных документов. Сходным образом многие группы мусульман на Кавказе столкнулись с новыми формами давления, появившимися вследствие военных реформ. Например, адыги обнаружили, что у них больше нет традиционной возможности откупиться от призыва, когда в 1872 году правительство подняло пошлину до 800 рублей, – лишь очень состоятельный человек мог надеяться выплатить такую сумму
[336]. Сделав воинскую повинность всеобщей и одинаковой для всех подданных, реформа 1874 года стала ключевым моментом в истории создания современного российского представления о гражданстве. Однако столетия успешного строительства империи и проведения иммиграционной политики стали возможны лишь благодаря прямо противоположному подходу – идее сепаратных сделок, – и многие группы населения ничего не ценили выше освобождения от призыва в армию. Короче говоря, понятие гражданства поставило под вопрос саму суть политики строительства империи.
Официальная эмиграционная политика
Официальная реакция на рост количества эмигрантов была по большей части негативной. Общая политическая традиция «Привлекай и удерживай», по-видимому, сохраняла влияние – даже когда рост населения привел к малоземелью и безработице, а эмиграция могла ослабить социальную и экономическую напряженность. Устойчивое отрицательное отношение к эмиграции значительно отличает Россию от других стран. Хотя в XVIII веке идея меркантилистов, что население является источником богатства, приводила многие страны к запрету эмиграции или делала ее очень непростой и дорогостоящей, в XIX столетии многие государства изменили свой подход. Согласно Андреасу Фармайру, «право эмигрировать занимает одно из первых мест в списке фундаментальных свобод» и «повсеместно признается одним из основных прав уже в XIX веке» в немецких государствах и на большей части территории Европы
[337]. То была влиятельная идея, постепенно вошедшая в конституции и законодательные акты по всему миру. Этот принцип вошел в сводные законы об эмиграции сначала в Англии – в 1803, затем в Голландии – в 1837, Бельгии – в 1843, Италии – в 1888, Германии – в 1897 и Венгрии – в 1909 году
[338]. Хотя австрийская часть монархии Габсбургов и не смогла провести билль о всеобщей реформе эмиграционного права, в конституции 1867 года эмиграция была объявлена одним из основных прав (ограниченным лишь требованием, чтобы сначала молодые люди отслужили в армии)
[339]. Это позволило агентам и компаниям, оказывавшим эмигрантам посреднические услуги, в 1897 году совершенно легально работать и основать организации, соблюдавшие и защищавшие интересы эмигрантов за пределами страны
[340]. Такая политика могла иметь значительный эффект. Например, из габсбургской Галиции эмигрировало во много раз больше украинцев, чем из Российской империи. В 1893 году даже Китай отказался от вековой традиции запрета эмиграции, отменив законы, наказывавшие за добровольную эмиграцию или возвращение
[341].
Вероятно, легализация эмиграции произошла скорее по прагматическим соображениям, чем благодаря все более повсеместному признанию нового права человека. Если в XVIII веке ключом к богатству и могуществу был рост населения, то к середине XIX века перенаселенность в сельской местности привела к нарастанию социальной напряженности и мешала сельской экономике увеличивать доход на душу населения. Становление в Европе XIX столетия государства всеобщего благосостояния сделало для некоторых стран приоритетной легализацию как эмиграции, так и денатурализации, позволявшей избежать возвращения нуждающихся эмигрантов, которые на основании своего статуса граждан могли потребовать от государства поддержки. Напротив, деньги, присылаемые успешными эмигрантами (покинувшими страну на время или навсегда), оказались существенным источником дохода. В особенности в Германии индустрия корабельных перевозок эмигрантов образовала весьма доходное и влиятельное политическое лобби в пользу полной легализации эмиграции
[342].
Хотя в Российской империи действовали те же самые факторы, ее эмиграционная политика резко отличалась от той, что проводилась другими странами. Легальная эмиграция оставалась весьма непростым и дорогостоящим предприятием. Почему? Это загадка. Впрочем, на деле сохранявшиеся суровые ограничения эмиграции отчасти были связаны с попыткой фильтровать эмигрантов для достижения более общих целей демографической политики. Внимательный взгляд на российские политические принципы и административную практику показывает, что власти проводили весьма агрессивную дифференцированную демографическую политику, целью которой было удержание в пределах страны определенных групп населения и одновременное поощрение представителей других групп к отъезду – с последующим препятствованием их возвращению или запретом на него.
